Сунув руки в карманы, Жаккард покачивался передо мной с носков на пятки.

— Но что же делать, иначе мне никак нельзя. Ведь юные служаночки хороши не только в постели… лучших осведомителей, от которых всегда можно узнать, чем занимаются их хозяйки, во всем свете не сыщешь. Вот, например, в Дартфорде…

Уразумев, о чем он толкует, я взорвалась:

— Так вы, значит, совратили и Кити тоже? А я-то гадала, откуда вам все было известно… Да вы знали о каждом моем шаге, были осведомлены обо всех моих планах!

Он широко улыбнулся.

— Я не могу… и не стану больше вам помогать! — выкрикнула я ему в лицо. — Что скажет о вашем непристойном, распутном поведении посланник Шапуи? А сеньор Хантарас? Будьте уверены, я найду способ сообщить им о том, что здесь произошло сегодня ночью.

Теперь Жаккард вынул руки из карманов. Веселые искорки в глазах его погасли.

— Ну, хватит, я сыт по горло вашим визгом… Подумаешь, оскорбленная добродетель. Вы что, думаете, я сплю с этими девицами только удовольствия ради? Ошибаетесь, Джоанна Стаффорд. Я сплю с ними еще и потому, что хочу как можно лучше выполнить приказ, полученный мной от самого императора: «Как зеницу ока беречь Джоанну Стаффорд и доставить ее в Гент в целости и сохранности, а также уничтожать всякого, кто ей угрожает или может помешать ей осуществить важную миссию во благо нашей империи». Признайтесь, вы ведь не имеете ни малейшего понятия о важности собственной миссии, да?

— Вы что, за круглую дуру меня принимаете? — чуть ли не взвизгнула я. — Мне прекрасно известно, что было сказано в пророчестве: меня призовут для свершения какого-то дела, и это решит судьбу нашего государства.

Жаккард рассмеялся:

— Вашего государства? Этого мрачного туманного острова? Неужели вы думаете, что ради этого мы тратим на вас так много средств и усилий? Император Карл и король Франциск — самые могущественные государи во всем христианском мире. А этот ваш король… ну да, он тоже играет свою роль, маленькую, но, к несчастью, довольно важную. Генрих Восьмой может изменить политическое равновесие, соотношение сил. И если воспользоваться ситуацией с умом, триумф императору Карлу обеспечен. И вы поможете ему сделать это, именно вы. Таково предсказание.

Услышав эти слова, я чуть сознание не потеряла. На меня словно бы свалился страшный груз. Вот так откровение: да это же ужас что такое, просто кошмар, и мое обязательство сотрудничать с испанцами тоже настоящий кошмар. Так, значит, они считают, что в результате каких-то моих действий не только восстановится истинная вера в Англии, но и изменится политическое равновесие во всем христианском мире!

— Чье предсказание? — Я наконец пришла в себя и смогла раскрыть рот. — Если я играю такую важную роль, то почему вы упорно не говорите, кто этот ваш третий провидец? Почему используете меня вслепую?

— Вы обязательно узнаете все в свое время, — ответил Жаккард. — А сейчас я скажу вам кое-что другое. Этот ваш король из династии Тюдоров… жестокость его растет с каждым днем. Возможно, от страха перед вторжением, а может быть, от злости на Папу, из-за того, что буквально все католики ополчились против него. А возможно, причина в том, что у Генриха сильно болит нога. Мне доносили, что он спать по ночам не может от боли. Трудно сказать, отчего человек способен превратиться в такое чудовище.

Ледяной страх сжал мое сердце.

— Что же происходит? — спросила я.

— Несмотря на то что король, казалось бы, меняет курс своей политики и снова готов повернуться в сторону Католической церкви, он вдруг с удвоенной яростью опять набросился на монастыри. На этот раз ненависть свою он обрушил на последний из оставшихся, Гластонберийское аббатство. Аббат, старый и больной человек, отказался ему подчиниться, так его мигом отправили в Тауэр. И знаете, что приказал сделать с аббатом Гластонберийским король Генрих?

Я собралась с духом, морально приготовившись услышать о новом злодеянии, но, несмотря на весь свой жизненный опыт, оказалась не готова к тому, что услышала.

— Старика-аббата вывели из дома, запихнули в простую телегу, в которой преступников возят на казнь, притащили на вершину самого высокого холма в Гластонбери. И там его сначала повесили, потом обезглавили, а тело разрубили на части. Голову насадили на кол над воротами в аббатство, а остальные его части тела развезли по всем уголкам государства в назидание подданным.

«Такое впечатление, — подумала я, — что Генрих VIII заглянул в самые кошмарные глубины человеческого воображения и сделал их реальностью».

Но, как оказалось, Жаккард не закончил:

— Я слышал и еще кое-что. Знаете, что проделывают в лондонском Тауэре с людьми, отнюдь вам не посторонними?

Я в ужасе отпрянула от Ролина:

— Что-нибудь с Гертрудой? Или с Эдвардом?

Он покачал головой и сделал шаг в мою сторону:

— Нет, они все еще в темнице. Их пока не тронули. Пока. А я говорю о ближайшей родственнице барона Монтегю.

Я чуть не задохнулась и закрыла глаза.

— Его семидесятилетнюю матушку, графиню Маргарет Солсбери, схватили, привезли на повозке в Тауэр и заперли в тюремной камере с голыми стенами. Король не имеет жалости к женщине, которая родила кардинала Реджинальда Поула, человека, оскорбившего его в Риме, сколько бы ей ни было лет. Скорее всего, ее казнят, как и ее старшего сына.

И только теперь я заплакала. Эта новость убьет Урсулу, она разобьет сердца всех, кто неравнодушен к судьбе рода Поулов.

— Но это еще цветочки, есть кое-что похуже, — продолжал терзать меня Жаккард.

Я его уже почти не видела, глаза мои были полны слез, которые двумя потоками стекали по щекам.

— Что? — прохрипела я.

— Сын барона Монтегю куда-то пропал. Стражи Тауэра никак не могли с ним сладить: на редкость своенравный мальчик. И вот кто-то случайно подслушал, как один из охранников пригрозил удавить проклятого мальчишку в постели. По последним сообщениям, камера его теперь пуста. Никаких сведений о том, что он заболел или умер, нет. Отпрыск Поулов просто исчез. Навсегда.

Я умоляюще протянула к Жаккарду дрожащую руку.

— Не надо больше, — прошептала я. — Хватит.

Ролин взял меня за эту руку. Но не потянул к себе, а встал передо мной на колени, обратив ко мне лицо. Взял и другую руку. Все-таки как он силен, необычайно, просто сверхъестественно силен.

— Джоанна Стаффорд, теперь вы позволите мне руководить вашими поступками? Поймите же, я здесь не для того, чтобы замарать вашу добродетель. Для этого существуют сотни других девиц.

Он еще крепче сжал мои руки. Боль пронизала меня до самых плеч.

— Только вы, — продолжал он, — можете совершить то, что предназначено вам судьбой. Но вы должны слушаться меня: как здесь, так и в Нидерландах, как сейчас, так и все остальное время, пока миссия ваша не подойдет к концу. Обещаете?