С 28 августа А. Тарковский в Венеции как член жюри очередного кинофестиваля. В состав жюри кроме французского режиссера Марселя Карне в качестве председателя входят Сатьяджит Рэй из Индии, итальянцы Марио Моничелли, Валерио Дзурлин и, Джило Понтекорво, испанец Луис Гарсиа Берланга. Все они показались Тарковскому людьми вполне симпатичными. А с Дзурлини, выпивающим понемногу, он был знаком еще с 1962 года по Венецианскому фестивалю, на котором они поделили главный приз.

Вместе с советской делегацией прибыл и Ф. Т. Ермаш. В состав делегации входили заведующий отделом внешних сношений Госкино СССР Николай Шкаликов, режиссеры Илья Авербах, Юлий Райзман, актеры Михаил Ульянов и Наталья Сайко. Привезли «Частную жизнь» Райзмана, «Голос» Авербаха, «Агонию» Элема Климова, награжденную здесь призом ФИПРЕССИ. И они не испортили настроение Андрею Арсеньевичу, тем более что Ермаш намекнул, что возьмет «Ностальгию» на Московский кинофестиваль.

В течение года Тарковский получает разного рода творческие предложения. О некоторых из них мы уже говорили — как, например, о постановке «Бориса Годунова» в Ковент-Гардене. Тарковский поддерживает с Клаудио Аббадо достаточно тесные отношения.

Естественно, в художнике не прекращается подспудная творческая работа. Наброски сюжетов, рождающихся в нем самом или с чьей-то «подачи», целые конспекты замыслов — в основном подсказанные обильным чтением, отчасти и реальностью, но сильно скорректированной воображением. Так, например, его очень волнует сюжет, который он именует «Новая Жанна д’Арк» и намеревается ввести в сценарий «Ведьмы». О нем он упоминает и в фильме «Время путешествий…». Это история о человеке, который сжег, привязав к дереву, то ли возлюбленную, то ли жену за постоянную ложь, превращенная в притчу о «лжи как явлении социальном».

Его дневник наполнен выписками из произведений самых разных авторов. Иногда они — комментарии к событиям быстротекущей жизни. Большое место занимают выдержки из Льва Толстого. Среди них есть и такие, которые побудили режиссера к спору с литературным гением на животрепещущую для Андрея тему – о бессмертии. Перекличку со своей личной жизнью он видит в высказываниях Толстого о женщинах, в частности о Софье Андреевне, и выписывает их в соответствующие моменты своего существования.

Может быть, чтение Толстого и о нем подталкивает Тарковского к «Былому и думам» А. Герцена, откуда делается много важных для режиссера выписок. О миссии художника. Об отношении русских к Европе и европейцам. Об отношении к личности в России. О воспитании детей. Одна из последних — Герцен цитирует Чаадаева: «История других народов — повесть их освобождения. Русская история — развитие крепостного состояния и самодержавия».

Цитаты из С. Н. Булгакова (отец Сергий). Из Солженицына. Из Блаженного Августина. Из дневников Достоевского.

Из Федора Корсакова… Этот список, где Гегель соседствует с Лениным, может быть значительно расширен. Выписки в большинстве случаев связаны с размышлениями о национальном, политическом, государственном устройстве современной России.

Мы уже говорили, что во время пребывания в Италии режиссер особенно увлекается Буниным, делает выписки и из него. В частности, из «Окаянных дней». О революции, например, и об отношении к ней. Это обстоятельство вновь наталкивает на мысль о скрещении судеб мужчин из рода Тарковских. В книге о жизни и творчестве Арсения Тарковского «Судьба моя сгорела между строк» его дочь пишет о том, что в газете анархистов «Одесский набат» было напечатано обращение товарищей погибшего Валерия Тарковского с просьбой сообщить об участи пропавших. Его прочел И. А. Бунин 23 мая 1919 года в Одессе, о чем и упомянул в своих записках, составивших «Окаянные дни»[221].

1982-й был для СССР годом перемен. Скончались Суслов, Кириленко, Брежнев, который снился Тарковскому в обстановке приватного общения. Обо всех этих кончинах режиссер упоминает, как и о том, что «будет Андропов». Режиссер надеется, что новый лидер выступит с ясной программой, иначе все начнет рушиться, поскольку жизнь по-старому означает скатывание в пропасть.

Если дневник 1982 года заканчивается констатацией того что «Ермаш требует» приезда в Москву и что режиссер никак не хочет туда возвращаться, а хочет искать любые пути невозвращения, то 1983-й начинается под лозунгом «надо думать и об Андрюше, и о работе» . Иными словами, Тарковский весь погружен в поиски путей невозвращения в СССР и переезда сюда, в Италию, младшего сына.

В Рим из Амстердама прибывает уже, по сути, устроившая свою «потустороннюю» частную жизнь Ольга Суркова. Всю ночь говорят о том, «как поступать и как жить дальше». На словах вроде бы все ясно, но Тарковский не спит, мучается. Заснув, переживает чувство неизбывной опасности и страха. Проснувшись, ощущает себя счастливым только потому, что все это — лишь дурные сны и ничего еще не совершено. Болит сердце. А оттого, что появляется какой-то более или менее внятный план, делается еще страшнее и еще больнее.

По наблюдениям Сурковой, отношения супругов приобрели за рубежом иной характер, чем на родине. Если в Москве Лариса распоряжалась всеми финансовыми вопросами, то в Риме все переменилось. Этим всецело занялся Андрей Арсеньевич. Прежде всего, решил средства экономить, поскольку «боялся и не понимал предстоящую западную жизнь как в духовном, так и в экономическом плане». Лариса, убежденная, что им нужно оставаться на Западе, «не желала даже на йоту пересмотреть свои взаимоотношения с деньгами, воздержаться от чрезмерных для их доходов трат»[222].

Многие из трат утаивались от Тарковского, а он, в свою очередь, прятал от супруги деньги. Лариса быстро обнаруживала упрятанное. Был найден и дневник мужа. Суркова вспоминает, как, ища у нее сочувствия, подруга зачитывала ей некоторые записи, особенно обидные для нее, Ларисы.

14 января Тарковский пишет письмо Ермашу, так и оставшееся неотправленным. Режиссер намеревается «прояснить вопросы», которые могут вызвать беспокойство Ермаша, но, по сути, пытается обосновать причины своей задержки в Италии. Тарковский выстраивает довольно наивную идеологическую декорацию, камуфлируя истинные мотивы своего нежелания возвращаться. Вряд ли кого-то этот камуфляж мог обмануть, тем более что со всеми доводами «начальство» уже ознакомлено. В конце концов он пишет о плохом самочувствии, что есть чистая правда: со здоровьем неважно.

Андрей Арсеньевич не устает искать наиболее эффективные, даже и «окольные», пути воздействия на советскую бюрократию. Он готовится писать президенту Италии Алессандро Лертини (1896—1990). Одновременно дает поручение Сурковой связаться с Мстиславом Ростроповичем и Пером Альмарком ддя консультаций. Надиктовывает ей тезисы предстоящих встреч. Его очень беспокоит, на кого он может рассчитывать, если отечественные власти задумают вывезти его и его семью насильственно. Кто поддержит? У Ростроповича режиссер ищет «совет и практическую помощь» в деле «официальной зацепки» на Западе. Но в Америке жить он не хочет, поскольку всегда был «человеком европейским» . Он готов даже «платить советской стороне необходимый процент в валюте», если ему разрешат работать за рубежом.