С бабой, словно сговорившись после этого случая, все Усолье делиться стало. Кто рыбу принесет копченую, другие — варенье, банку икры иль ведро картошки. Кто принес, кто оставил семье подкрепленье, подчас не знали. Да и зачем? Многие ссыльные жили общим столом, не жевали тайком по своим углам. Разве только детям позволялось поесть и после ужина. Им чаще взрослых хотелось есть.

Антонина, едва вернувшись с работы, принималась за стирку, уборку. Управившись, валилась в постель до зари. И чуть свет снова уходила из дома.

Видя, как выматывается она, старухи пожалели. Подменять начали, чтоб не заморило бабу до смерти горе и работа. Заметили, как в последнее время стало шатать бабу, часто начала кружиться голова и внезапная слабость подкашивала ноги. Да и как им было устоять? Ведь все последние годы жила баба, перебиваясь с хлеба на воду. А работы — невпроворот. За себя и за мужика в доме. Сама и шить, и мыть, и дрова рубить.

Не только в Усолье а и в своей деревне считали Тоньку невезучей с самого детства. Отец с матерью умерли от голода, когда девчонке три года было. В то лихолетье на Украине не одно село опустело. Голод косил семьями, целыми деревнями. Безысходный, жестокий, как кара.

Тоньку, едва живую, — приметили возле мертвой матери. Под холодным боком. Она уже не могла кричать. Сосала посинелые пальцы матери. Потом свои. До прозрачности. До того, что ногти перестали расти.

Дальние родственники взяли ее к себе на воспитание. И навсегда увезли девчонку в Белоруссию. Пусть не очень сытно, но картошка и хлеб всегда имелись в доме. И Тонька понемногу ожила. Но с тех пор еще долго прятала под подушку черствые корки хлеба, выброшенные свиньям. И грызла их ночами, стыдясь собственной ненасытности.

Едва окрепла — работала по хозяйству. В поле и в хлеву, в доме и на пасеке хорошей помощницей стала. И все же — дальняя родня — не своя семья.

Тоньку рано отдали замуж. За того, который по годам на целых пятнадцать лет был старше. А потому — приданого не спросил. Кто он, что за человек, родня не интересовалась. И хотя Тонька никому не была в обузу, решили, чтоб не засиделась в девках, выдать вовремя. Не то потом упрекать, осуждать начнут люди, что сломали судьбу родственнице, сделав из нее батрачку.

Муж ее прямо из-под венца привез в хату-завалюшку. Запущенную, грязную. И сказал:

— Приберись тут. А я скоро приду.

Тонька всю избенку отмыла, вычистила. Перестирала все, что было. А муж так и не пришел. Две ночи спала одна в чужой хате. И лишь на третий день заявился ее суженый, пьяный, грязный.

Он ввалился в хату шумно. И, оглядев Тоньку, не узнал. Или совсем не увидел. Он плюхнулся на койку не раздевшись, не разувшись. И вскоре захрапел.

Проснувшись утром, кое-как вспомнил, что привел в дом молодую жену. И, найдя ее спящей на стуле, затащил в постель.

Только через время узнала от соседей, что за ее Тараса в своем селе никто не соглашался замуж выйти. А все от того, что любил он сивуху. Оттого трезвым почти никогда не бывал.

Тонька сначала просила, уговаривала Тараса не пить так много. Говорила, что ждет ребенка. Муж обещал. Но вечером снова приползал на карачках. А случалось — по нескольку дней не ночевал дома.

Когда Тонька пригрозила, что уйдет от него — вернувшись вечером, избил жену до полусмерти.

— Зачем ты на мне женился? Тебе совсем не нужна жена. Ведь мне рожать скоро, а в доме ни куска хлеба. Как жить станем? Ладно бы вдвоем. Стерпела бы. А дитенка жаль, — сказала она мужу утром, когда тот протрезвел.

Тарас ничего не ответил ей. Но вечером вернулся чуть подвыпившим, принес жене деньги.

— На! Жри, голожопая бесприданница! Отъедай пузо, вошь безродная. Да не больно грозись мне уходами. Не то ноги выдерну! Поняла? — пригрозил жене и добавил:

— Тебя мне с радостью отдали. Знать невелико было счастье родне тебя держать. Небось я, первый и последний из дураков, что к тебе посватался! Не то бы в девках сдохла!

Тонька ничего не ответила мужу, боясь побоев. Не за себя, за ребенка, которого под сердцем носила, испугалась баба. А что» коль его — не родившегося, окалечит еще в утробе?

Тарас, видя вздувшийся живот жены, перестал ее колотить и все чаще приносил домой деньги. И предупреждал бабу:

— Коли девку родишь, домой не возвращайся. А если сын, корову тебе куплю.

Тонька, будто от страха, сразу двойню произвела на свет. Оба — сыновья. Думала, что теперь на радостях, мужик месяц, а то и больше, пить станет. Домой не дождешься. Все свою радость будет обмывать. Но мужик ровно от дури избавился. И пока вернулась Тонька, в сарае уже мычала корова, визжал подсвинок, куры в корзинах неслись. В доме полно харчей.

Даже цветы к возвращению жены поставил на столе. Полы, пусть на карачках, но сам вымыл. И детскую кровать, сразу на двоих, успел раздобыть.

Тонька даже не поверила, что в свою избу вернулась. А Тарас, уложив детей, сказал, как плюнул:

— Думаешь, для тебя? Для сынов старался. К их приходу готовился. Чтоб зараз ведали, как батька для них старается. Ты-то, дура, и на тюре не сдохла б!

Антонина губу прикусила, чтобы не разреветься от обиды. А Тарас, увидев, что сидит жена, отвернувшись к окну, плечи дрожат от сухих рыданий, прикрикнул:

— Чего разляпилась? А ну иди, подои корову, кабанов накорми. Хватит, наотдыхалась в больнице! Теперь впрягайся в лямку.

И впряглась. Да так, что белый свет не мил стал. Днем, едва успевая, от хаты в хлев, от скотины — к печке, надо успеть и к детям. И мужа накормить. Ночью малыши спать не давали. Кричали в два голоса, разом.

Не успели они на ноги встать, почувствовала: снова дитя- под сердцем бьется. Сказала о том Тарасу. Тот за голову схватился.

— Этих не подрастили, а ты сызнова забрюхатела! Эдак за пяток зим полдеревни наваляешь. Надо ж мозги иметь! Все бабы что-то знают, умеют. И ты расспроси. Вздумала как крольчиха плодиться!

Муж пообещал: если она снова забеременеет, уйдет от нее насовсем.

Тонька в слезах к родне заявилась. Просила принять ее Христа ради. Рассказала о жизни своей, горше полынной. Обещала до гроба работать на родню, лишь бы постылого Тараса не видеть.

Выслушали ее молча. И старуха — двоюродная тетка сказала ей:

— Из-под венца от мужиков лишь мертвыми уходят бабы. И мы перед Богом грешить не станем. Но мозги твоему Тарасу прочистим. Это уж будь уверена!

Баба рот кулаком зажала от страха. Что же будет теперь?

А родственники, погрузив ее в повозку вместе с детьми, сами уселись. Стеганув коня, одним духом примчались к Тарасовой избе. Мужик вышел навстречу уже выпивши. Хотел Тоньку обругать, да вовремя гостей приметил, язык прикусил и натянул на лицо деланную улыбку, в хату позвал.

Двоюродная тетка с мужем, братьями и сыновьями вошли в избу. И тут же набросились на Тараса с бранью, упреками: