– Он говорит, что первые шесть частей скучненьки, зато последние вознаградят терпение читателя. Читаю том, второй, третий… скучно, мочи нет! Ну, думаю, сейчас я буду вознаграждена! И что же? Читаю смерть Клариссы, смерть Ловласа – и конец!.. Так и не заметила перехода от скучных частей к занимательным…

– Какая, все-таки, ужасная разница между идеалами бабушек и внучек! Ну что, скажите, общего между Ловласом и Адольфом?! А между тем роль женщины не изменяется…

– Вы правы, совершенно правы!.. – горячо поддержала Амалию Мария.

– Нет сомнения, что русские женщины лучше образованы, более читают, более мыслят, нежели мужчины, занятые Бог знает чем…

Алексей подскакал к дому со стороны заднего двора. У кухонного флигеля суетились слуги. Алексей спешился, передал поводья конюху и тут же столкнулся с поварихой.

– Поспешайте, барин, заждались вас! Иван Петрович шибко серчают… – всполошно сообщила она.

Алексей бросился в дом, птицей взлетел по лестнице в свою комнату, сорвал с себя пропыленную рубаху и стал поспешно переодеваться.

… А хозяин, тем временем, показывал гостям свою псарню.

В сопровождении главного псаря, управляющего и трех помещиков – Захарьина, Рощина и Колбина – Иван Петрович то подходил к загону с борзыми, то приседал на корточки перед легавыми, о чем-то говорил с ними, трепал морды… Ему поднесли в лукошке щенят. Он выбрал двух и обратился к Колбину:

– Лев Дмитрич, знаю, тебе мои борзые нравятся. Прими, друг любезный, из нового помета…

Колбин принял корзину, рассыпавшись в благодарностях:

– Иван Петрович, подарок царский! Давно мечтал… Благодарю покорно!

– А вы, Евгений Семенович, еще не заболели псовой охотой?

– Некогда все, Иван Петрович, – уныло отозвался Захарьин. – Хозяйство не отпускает… Нынче опять ожидаю недорода. Не знаю, ей-богу, что и делать!.. Хочу перенять английскую методу у соседа вашего, Григория Ивановича Муромского…

– Да-с! – проговорил Берестов с усмешкой. – У меня не то, что у него… Куда нам по-англицки разоряться! Были бы мы по-русски хоть сыты.

Гости улыбнулись и вслед за хозяином вышли в сад.

Идучи впереди, Иван Петрович пустился в нравоучительные рассуждения:

– Все эти заморские нововведения в первую голову крестьянин своим горбом чувствует. А я так думаю: чем более мы имеем над ним прав, тем более и наших обязанностей! Муромский – мот! Я таких не приемлю! Вот причина упадка нашего дворянства: дед был богат, сын уже нуждается, а внук идет по миру… Древние фамилии приходят в ничтожество!..

…В гостиной музицировала молодежь: две дочери Колбиных, три дочери Рощиных – Вера, Елена и Софья – и столичный отрок Вольдемар, сын Амалии. Все слушали романс, который пели сестры Колбины.

И тут в гостиную явился Алексей Берестов.

Как не похож он был на того удальца, что совсем недавно, полный радости, скакал в упоении по холмам! Перед девами предстал скучающий молодой dandy с небрежно-рассеянным взглядом, одетый во все черное. Он отвесил общий поклон, расслабленно облокотился на фортепиано, свесив руку с длинными пальцами.

Все замерли, впившись глазами в огромный перстень на безымянном пальце в виде мертвой головы. Рука Алексея поднялась ко рту, деликатно скрывая набежавшую вдруг зевоту. Столичный отрок не выдержал, подошел к Алексею и сочувственно прошептал:

– Как я вас понимаю!.. Мне тоже страх как скучно здесь после столицы, а уж вам, после студенческого братства…

Алексей смерил его холодным взглядом с головы до ног и процедил еле слышно:

– J'aime mieux m'ennuyer autrement…

– Как он похож на Чайльд-Гарольда!.. – восторженно шепнула одна из рощинских девиц, младшая.

– Притворяется, – шепнула в ответ старшая.

…Было три часа пополудни, когда коляски и кареты с гостями покатили от крыльца. Иван Петрович махал вслед коляскам рукой. Колбинские девицы, ехавшие в последней карете, долго еще трясли в окна платочками, не в силах оторвать зачарованных глаз от сына хозяина.

Алексей с облегчением стащил с шеи черный галстух, спрятал в карман.

– Ну, что, какая из девиц приглянулась? – грубовато спросил отец.

– Все жеманницы, – вздохнул Алексей и фыркнул раздраженно.

– А по мне, так наши сельские барышни, выросшие под яблонями и между скирдами, воспитанные нянюшками и природою, гораздо милее столичных красавиц… На тебя, милый, не угодишь! Сам-то хорош! Вырядился бог знает как! – Иван Петрович поворотился и пошел в дом.

– Батюшка, мне нужно с вами поговорить, – сказал Алексей.

– Что ж… Пошли, поговорим…

В кабинете Иван Петрович взял со стола трубку, набил ее, жестом пригласил сына сесть. Но тот остался стоять. Иван Петрович уселся в кресло.

– Говори, Алеша. Что надумал?

– Батюшка, позвольте без обиняков…

– Ну?

– Отпустите в военную службу.

– Ах, вот ты зачем усы отпустил! В гусары, значит, метишь… – сказал отец, пуская кольца дыма.

– Да-с, в гусары, – кивнул Алексей.

– После университета, голубчик, в статскую службу идут, а не в военную.

– Молод был и глуп. Теперь хочу быть гусаром.

– А знаешь ли ты, – старик закинул ногу на ногу, – что звание помещика есть та же служба? Заниматься управлением тысяч душ, коих благосостояние зависит от тебя, важнее, чем командовать взводом или переписывать дипломатические депеши…

– Я знаю.

– А знаешь, так почему не хочешь продолжить мое дело?

– Душа не лежит. Увы, я не l'homme des champs…

– Ты ведь и не пробовал хозяйствовать! Я никак в толк не возьму: почему главное старание большей части наших дворян состоит не в том, чтобы сделать детей своих людьми, а в том, чтобы поскорее сделать их гвардии унтер-офицерами?.. Я им уподобляться не хочу.

– Но почему же, батюшка?

– Потому, что военная служба нынче – это вино, карты и разврат. Не то, что при Павле Петровиче, царство ему небесное! Тогда был порядок, а нынче гусары только шампанское горазды пить и за юбками охотиться. Не пущу!

– Вы в самом деле лишаете меня выбора? – тихо произнес Алексей.

– В самом деле! Такова моя отцовская воля. Ты меня знаешь.

– Ну, и вы, батюшка, меня знаете! Я своего добьюсь!

– Ишь ты! – Отец встал, прошелся по кабинету, успокаиваясь. – Пообвыкни здесь пока… Понравится – останешься, не понравится – ступай служить статским. Но в гусары не пойдешь! Ступай.

Сын коротко кивнул отцу и, по-военному повернувшись, вышел из кабинета.