чтобы ее выхолостить и вырезать, охотник почитал за везение, что получил что-то получше, чем присаженная на культю старая ножка стула.

Потом пришел черед Измаила, и он нервничал, даже после нескольких обезболивающих доз.

– Юный мастер, это твой последний шанс передумать, – умолял расплывающийся в глазах Небсуил. – Когда я начну, пути назад не будет.

Измаил в последний раз взглянул из лица циклопа – лица, что уже начало распадаться в сбирающейся пелене. Его разговорная точка зрения падала далеко-далеко, съеживая шамана, чье собственное лицо мямлило тарабарщину.

– Делай. Делай! – сказал он и услышал, как его слова всплыли, с воркованием сели на закрывающемся оке, словно жирная безразличная птица.

* * *

– Когда срок? – спросила наконец Сирена.

– В августе, – сказала Гертруда смущенно. – По крайней мере, мне так кажется, но… похоже, он развивается быстрее.

– Карнавал? – спросила Сирена.

– Да, тогда он был зачат.

– Он – его?

– Я не знаю, я не могу быть уверена.

– Ты уединялась больше чем с одним?

– Да, – сказала Гертруда с дрожью стыда. Еще слишком рано назначать отца. В ее душе ворочалось крохотное чудище из студня и пыталось обратиться утопленными стихами к кому угодно, кто мог быть его родителями.

– Ты можешь узнать? Существуют медицинские методы. Возможно, Хоффман?

Они встретились взглядами, и Сирена поняла, что хозяин уже не вернется за своим затаившимся саквояжем. Его собачье присутствие за креслом как будто на миг проснулось на имя хозяина. Сирена это почувствовала.

– Лучше избавься от него, – сказала она.

Гертруда одеревенела, думая, что речь по-прежнему о нерожденном ребенке, потом увидела, что подруга смотрит в другое место.

– От чего избавиться?

Сирена показала безвольным жестом, и Гертруда проследила за ее пальцем до тени. Поняв, о чем речь, скорчилась, не в силах сдержать озноба. Как будто под креслом осталась незамеченной голова доброго доктора, наблюдавшая за каждым их действием с самого своего отчленения.

Она рассказала Сирене все: об угрозах жизни; о его гневе; о разорванном жемчуге и мщении Муттера.

– Я защищу Зигмунда за то, что он сделал, чтобы спасти меня от этого злобного животного, – процедила она через стиснутую решительность. – Я защищу его от всего.

Подтекст был очевиден: либо Сирена в заговоре, либо вне; компромиссов не дано. Гертруда примет сторону Муттера против любого, включая собственную подругу.

– Со мной твоя тайна в безопасности, – ответила Сирена, и не кривила душой. Новая жизнь и старая смерть даровались в этой комнате в одностороннем порядке; она уже приняла участие и в том и в другом, и хотела приложить руку к итогу этой женщины. Во всяком случае, перспектива перейти дорогу бушующему Муттеру теперь казалась слишком страшной. – Я рада, что этот подлый человек вычеркнут из нашей жизни, – сказала она решительно. – Похоже, он получил по заслугам.

Гертруда кивнула, тревожно покусывая ногти. Сирену озарило, и она вопросительно взглянула на подругу.

– Что Муттер сделал с… останками?

Гертруда помолчала, впервые понимая, что не знает. Они ни разу не обсуждали ту ночь во всей полноте; она только благодарила слугу и поклялась в молчании – и этот пакт теперь нарушила.

– Не знаю, – созналась она. – Не говори ему, что знаешь, не говори, что я сказала!

Она снова впадала в отчаяние, а Сирене нужна была ее уверенность, не страх. Она взяла ее за руки, неотрывно глядя на тревожное лицо.

– Я сделаю все, что попросишь. Я с тобой до конца; в этом можешь мне верить. Мы оставим эти жуткие дела позади и встретим будущее вместе с твоим ребенком. Я помогу во всем.

И так, с куражом и дружбой, они воссоздали свои предыдущие недели. Закатали рукава и стерли все образы и пятна памяти, приставшие от их сношений с Хоффманом и Маклишем. Сожгли саквояж и спалили дни, где обретались монстры, унижения и насилие. В этой растущей радостной дружбе почти позабылся Измаил.

Муттер следил за их ежедневным смехом, бесконечным прихорашиванием, перестановкой мебели, покупкой цветов, тесными обедами и ужинами, близостью; он знал, что раскрыт. Пришлой барыне известно о его преступлении, хоть она остроумно изображала неведение. Он начал приглядываться к ней, гадая, как избавиться от нее, когда придет время.

И все же блестящий и сверхактивный взгляд Сирены не упускал ничего; она видела, как за красными прожилками глаз старого слуги сплетаются прямодушные и коварные планы. Если не уладить это сейчас, скоро все навечно выйдет из-под ее контроля.

Гертруда отправилась за покупками, когда Сирена прибыла к воротам. Ее впустили и провели через мощеный двор, где она встала ровно на том месте, где состоялась расправа над Хоффманом.

– Герр Муттер, мне кажется, нам нужно поговорить, – сказала она, взглянув сверху вниз на поджавшегося и настороженного человека. – Есть один большой секрет, – начала она, не обращая внимания на сомкнутые кулаки и упершиеся в землю башмаки. – Большой секрет, который вам следует знать. Я рассказываю потому, что знаю о вашей преданности госпоже. В будущем нам пуще прежнего потребуется ваша помощь, и потому я рассказываю – поскольку сама Гертруда слишком застенчива.

Муттер нахмурился и расслабился в своей атакующей стойке.

– Дело в том, что у вашей госпожи будет ребенок.

Он знал – почувствовал несколько дней назад. Учуял свечение, скрытое в молоке тепло. Его дом и жизнь переполнялись этим много лет. Он знал, но гнал эту мысль от себя как невозможную.

– О том известно только нам троим. С семьей она объяснится позже. Я понимаю, что это налагает на вас дополнительное бремя, и полагаю справедливым, чтобы все, что вы сделали и сделаете в будущем, было компенсировано.

Старый йомен не представлял, о чем она говорит: для него слово «компенсировано» было пустым набором звуков.

– Итак, герр Муттер, прошу, примите это за ваши старания.

Она отдала ему маленький матерчатый кошелек, который он взял с опаской, подержал в неуверенных руках.

– Откройте же – это для вас и вашей растущей семьи.

Он достал из кошеля документ, неловко развернул перед пустым взглядом. Вдруг она осознала, что он не умеет читать, и устыдилась собственного невежества; как она могла так оплошать?

– Боюсь, это довольно сложный юридический документ. По сути, это ваш дом. Купчая на ваш дом. Теперь он принадлежит вам и вашей семье, навсегда.

Муттер бессмысленно таращился на бумагу, пока к ней липли слова Сирены, с неудобной смесью изумления и недоверия. Он сомневался – вдруг это откуп, какой-то рычаг, чтобы сковырнуть его с должности. Но нет: отец всегда платил ренту Тульпам – как платил и сам Зигмунд, без конца и края. Его циничное сердце начало понимать,