без детей в течение многих лет. Когда Терье водил меня по дому, во мне росло беспокойство, появилось чувство, что я нахожусь в неправильном месте, с неправильным человеком, что я уже никогда не найду своего места в жизни, и одновременно я испытывала обманчивое удовольствие, словно мне промыли мозги или одурманили чем-то, такое чувство, будто я выиграла чемпионат, но совершенно не заинтересована в главном призе.

Теперь уже приходит сообщение на мобильник Майкен. Она открывает его и читает, сморщив нос.

— Ну вот, теперь она хочет пойти! — вздыхает она. — Мне бы на самом деле не нужно соглашаться, когда у нее семь пятниц на неделе.

— Чего? — спрашиваю я.

— Манипуляторша, — поясняет Майкен. — Я не могу позволить ей распоряжаться мной, как ей вздумается.

— А она что, пытается? — интересуюсь я. — Лоне? Она это осознает?

— Да нет, не думаю, но все же.

Я вздрагиваю, когда снова раздается звук сообщения в моем мобильном, и это снова от Терье: «Заманчивое предложение насчет ужина. Давай оставим вопрос открытым. Мой друг, вполне возможно, организует вечеринку. Тогда встретимся в воскресенье или в понедельник».

Он даже не предлагает мне пойти с ним. Почему бы ему не позвать меня с собой к своим друзьям, почему нет?

Я долго не могла уснуть вчера вечером. Я пыталась успокоиться при мысли о том, что мне нужно держаться своих друзей, поддерживать дружбу с этими прекрасными людьми, но чем больше я думала об этом, тем больше мне становилось не по себе: никому из них я не нужна в той степени, в которой я нуждаюсь в них. Я пыталась размышлять о том, что у меня есть, что я могу дать им, я ведь хочу занимать важное место в их жизни. Я думала о людях, с которыми я могла бы возобновить отношения, чтобы расширить сеть друзей, — Ким, Бобо, Сюзанна, Ивонна. Ну и Анна Луиза.

На следующий год после того, как я уехала из дома Тронда Хенрика, я пригласила Нину и Толлефа на запоздалый рождественский ужин. Было уже пятое января, я сняла квартиру на Хельгесенс гате еще в мае, но до сих пор ничего не успела развесить по стенам. У меня была упаковка бараньих ребрышек, я так и не собралась приготовить их на Рождество. Я хотела поужинать ими с Майкен, но она уговорила меня заказать пиццу вместо того, чтобы возиться с ребрышками. А за день до назначенной даты позвонила Нина и извинилась, что не сможет прийти: она совершенно забыла, что они с Трулсом пообещали помочь Норе и ее приятелю положить паркет в их новой квартире.

— Ну а ты-то там зачем нужна? — удивилась я.

Нина засмеялась.

— Потому что при укладке паркета вся надежда только на меня, Трулс совершенно беспомощен в этом смысле.

Их дочь купила трехкомнатную квартиру, а мне было уже за пятьдесят, и я жила в двухкомнатной вместе со своей дочерью-подростком. Если бы папа не умер, я бы, наверное, все еще жила в маленькой квартирке на Хельгесенс гате.

То Рождество было, пожалуй, самым грустным в моей жизни. Майкен осталась у Гейра и пришла ко мне только на третий день Рождества. Папа лежал в больнице, мама жила у Элизы, и в сочельник я осталась с ними. Сыновья Элизы выросли такими разными, но их все равно было легко спутать, я изо всех сил старалась сохранить в памяти то, что знала о каждом из них по отдельности. Весь декабрь Майкен проходила недовольная: ей не нравилось жить на Хельгесенс гате, не нравилось, что я толком не готовлюсь к Рождеству.

— Всем моим друзьям по-прежнему покупают рождественский календарь, — ныла она. А ей было уже тринадцать. Так что я в итоге купила ей рождественский календарь с шоколадками в каждом окошке. Было уже седьмое декабря, и Майкен открыла в календаре семь ячеек подряд и съела из каждой из них по шоколадке.

— Упс, — воскликнула она, нечаянно открыв и восьмое окошечко.

Когда мы жили в Аскиме у Тронда Хенрика, я купила форму для выпечки и спросила Майкен, хочет ли она, чтобы я испекла трубочки к Рождеству.

— Мне вообще все равно, — отмахнулась Майкен.

— Но ты любишь трубочки? — допытывалась я.

— Ну, так себе, — отвечала она. — Вот папа никогда не задает таких вопросов, — добавила она. — Он просто готовит разные рождественские вкусности и создает праздничное настроение.

Когда над бараньими ребрышками поднимался чарующий аромат и запах Рождества витал по квартире, пришло сообщение от Толлефа: «Я жутко простыл, у меня кашель и насморк. Купил акевит[6], почистил и порезал брюкву». Два часа спустя я сидела на кухне и поглощала ребрышки в полном одиночестве. Рот наполнился вкусом баранины, и меня охватило рождественское настроение, я представила гирлянды, веточки ели и сверкающие шарики на ниточках. Я не понимала, зачем я себя так мучаю, — баранина, конечно, вкусная, но всего остального-то у меня нет. Вкус рождественской еды напоминал праздник дома, но я-то находилась совершенно в другом месте, и никакого праздника у меня не было. Уже наступил январь, и я сидела в своей старой двухкомнатной квартире совершенно одна. Меня охватила страшная тоска, я тосковала по всему, с чем опоздала, мне нужно было вырваться из моей теперешней жизни, разделаться с ней, и сильнее всего я тосковала по Гейру. Я подумала: а если у меня случится нервный срыв, кому мне звонить? Но он не случился.

— Невротичка, — сказал Терье про Сандру. — Истеричка и психопатка.

Мне вспоминается Като, который рассказывал о своей предыдущей жене — она дрессировала лошадей, состязалась в выездке. Она так нервничала перед каждым стартом. Ее звали Сусанна. «С этим невозможно было жить», — сказал Като. Только и всего! Словно это была достаточно веская причина. Она, видите ли, слишком нервничала! А у него не было сил жить с кем-то, кто так нервничает. Но позже Рагнхильд рассказала, что именно Сусанна бросила его, а не наоборот. И о том, что он был раздавлен довольно долгое время. Като — раздавлен.

Я достаю из холодильника картонную коробку с вином и наливаю себе бокал. На подоконнике остались книги, которые я собиралась прочитать, а скоро осень, и выйдет множество новых книг. Я собиралась выучить французский, больше времени уделять литературе. И с папой отношения я так и не наладила. Вспоминается, как Калле произносил «Буэнос-Айрес» — неуклюже, по-деревенски, но претендуя на роль знатока экзотических стран. И я подумала: как мало я видела, как мало я сделала. От скольких вещей я отказалась. Ради чего?