тусклые монеты. «Ноль» на аверсе менялся от ее усилий на пятерки, десятки, восьмерки, а когда восьмерки валились набок – Сашке виделся знак «бесконечность»…

«Давно ты здесь?» – спросила она у Захара. А тот ответил: «Здесь нет четвертого измерения. И третьего нету тоже». И Сашка увидела, что и монеты, и Захар, и она сама нарисованы на плоскости и время на картине не идет…

Она проснулась, когда было уже темно. За окнами валил снег. Где-то на Сакко и Ванцетти поскребывала лопата дворника.

До экзамена оставалось меньше суток.

* * *

Вечером Сашка попрощалась с хозяйкой и позвонила маме. Ребенок, Валечка, снова был болен, а Валентин уехал в командировку и до сих пор не возвращался. Мамин голос звучал тонко, отрешенно, как из другого мира. «Все будет хорошо», – сказала Сашка, прекрасно зная, что мама ей не поверит.

Чемодан был собран почти наполовину. Сашка подумала, что понятия не имеет, где придется его распаковывать и придется ли вообще. И с удовольствием осознала, что эта мысль нисколько ее не пугает.

Она собрала мусор – старые черновики, конспекты, обрывки бумаги – и в последний раз растопила камин. Исписанная бумага горела плохо.

Кто-то позвонил в дверь. Сашка увидела в окно Фарита Коженникова – и первый раз в жизни не испугалась.

Он вошел. Огляделся. Сел верхом на стул. Сашка еще не закончила с уборкой, кое-где валялись полиэтиленовые кульки, в углу стояли веник, совок и швабра.

– Готова к отбытию?

– Фарит, – сухо сказала Сашка. – У меня очень много дел. Если вы хотите сказать что-то важное – говорите. А если нет… Сами видите – я здесь не гуляю.

Он покачнулся взад-вперед.

– Важное… Пожалуй. Как ты думаешь, кто из твоих однокурсников отказался бы от экзамена, имей они такую возможность?

– Все.

– Ты уверена?

– Абсолютно. Мы, конечно, можем друг друга подбадривать, мы уверены в успехе… Мы – Слова, мы должны прозвучать, реализовать наше предназначение… Но если бы кто-то мог ускользнуть, удрать, смыться безнаказанно – улетел бы со свистом, только пятки засверкали бы.

– И ты?

– Что – я?

Коженников поправил дужку очков на переносице.

– Как твой куратор, я официально предлагаю тебе освобождение от экзамена. Освобождение от учебы в институте. Официально. По схеме «Это был сон».

Горел огонь в камине. Догорали старые конспекты, бумажки, черновики; Сашка сидела у стола – очень прямо.

Прошла минута.

– Вы пошутили?

Он снял очки. Сашка встретилась взглядом с его обыкновенными, даже заурядными карими глазами.

– Нет.

– Фарит, вы издеваетесь?!

– Нет. Скажу сразу: никто из твоих однокурсников не получал такого предложения и не получит.

– А почему я…

– Потому что.

Сашка стиснула пальцы. Секунду назад она была уверена в себе, спокойна, даже отрешенна… Секунду назад она была взрослая, лишенная страха, прямо глядела в лицо судьбе…

– Тебе снова будет шестнадцать лет. Все, что было позже, окажется сном и забудется.

– Это невозможно.

Он ухмыльнулся.

Сашка смотрела на него. Его лицо расплывалось перед ее глазами. Сашка давно не плакала. Она забыла, как плачут. Она не верила, что накануне экзамена что-то способно так сильно ее потрясти.

– Думай. «Это был сон». Скажешь – и проснешься. Там же. И ничего не повторится. Меня не будет. Не будет института. Поступишь на филологию… если не провалишься с первого раза. Ну, решилась?

Сашка впилась зубами в пальцы.

Мама… Валентин… И маленький Валечка. Их не будет… а будет… возможно… совсем по-другому… все по-другому… Будет ли мама счастлива? Конечно, ведь у нее будет Сашка… Даже без Валентина, без ребенка… У мамы будет Сашка! Она сделает все, чтобы…

Слово. Глагол. Гармония Речи. Хрустальный термитник смыслов. Нечеловеческая красота. Бесконечное познание. Страница за страницей, и книга не кончается, интереснейшая книга, неужели Сашка не узнает, что же было дальше?

Минус три с половиной года, тяжелых, страшных… это был сон, как просто, это всего лишь сон…

Костя. Его не будет в ее жизни, это к лучшему. Егор… У них нет выбора, им никогда не придется выбирать…

КАКИЕ ОНИ СЧАСТЛИВЫЕ!

– Фарит, ну зачем?! Что я вам сделала… Почему вы постоянно ко мне… придираетесь… За что?!

– Саша?

– За что мне этот выбор? Я не могу…

Она сидела уже на полу, скрючившись, прижав ладони к щекам. Коженников опустился рядом.

– Я? Придираюсь? К тебе?! Да у тебя и волосинки с головы не упало! Твои близкие живы, более-менее здоровы, счастливы…

– Я не могу выбирать! Я не могу – вот так – выбирать, понимаете вы или нет?! За что…

– Брось. Любой из твоих однокурсников… из всех, кто учился когда-либо на третьем курсе, отдал бы правую руку за такую возможность.

– Почему? Почему именно так? – Она подняла на него залитые слезами глаза. – Почему страхом? Почему не… почему не объяснить? Я бы училась… по-хорошему!

Он покачал головой:

– Не училась бы, Саша. За грань выводит только сильный стимул. Мотивация.

– Но есть же… другие стимулы… Любовь… Честолюбие…

– Равных нету, – сказал он почти с сожалением. – Это следствие объективных, нерушимых законов. Жить – значит быть уязвимым. Любить – значит бояться. А кто не боится – тот спокоен, как удав, и не может любить. – Он обнял ее за плечи. – Ну, ты решилась?

Она оттолкнула его руку и встала. Закусила губу. Слезы текут по щекам – ну и пусть их. Плохо, что прерывается дыхание, и поэтому голос звучит жалобно:

– Решилась. Я хочу окончить институт. Стать частью Речи. Прозвучать. Поступить в аспирантуру… Поэтому я пойду завтра на экзамен, – она пошатнулась, но устояла.

У Коженникова сузились зрачки. Моментально. Его глаза будто осветились изнутри, Сашка отшатнулась.

– Это твое последнее слово?

Она зажмурилась:

– Да.

* * *

– Добрый день, третьекурсники.

И зал, и сцена были ярко освещены. Портнов и Стерх стояли внизу, у первого ряда кресел, а за длинным столом, установленным у переднего края сцены, сидели двое мужчин и женщина. Женщину звали Ирина Анатольевна, она преподавала специальность на курсе Егора; мужчин Сашка никогда раньше не видела. Вернее, так ей казалось, пока один из них, сидевший крайним слева, не поднял голову. Сашка разинула рот: это был физрук Дим Димыч. В костюме, при галстуке. С непривычным выражением лица: оно как будто застыло. Как будто все мышцы, отвечающие за мимику, превратились в алебастр.

Третий экзаменатор – светловолосый, на вид лет сорока – никогда не был человеком. Функция, как и Портнов.

Скрипы старых деревянных кресел казались оглушительными. Сашка села в середине второго ряда, справа от нее оказался Денис Мясковский, а слева – Лиза Павленко. Костя сидел