оперативно-розыскной бригады. – Возьмем «чистильщика», выясним причины особой ненависти к «Стопкриму» нашего высокого начальства, тогда и пойдем.

– А приказ уничтожать «чистильщиков» на месте без суда и следствия?

– Я такого приказа не получал.

– И все же он существует. Давай пойдем ко мне домой, выпьем и все трезво взвесим.

Синельников хмуро улыбнулся, оценив каламбур, вытер лицо и шею платком, задумался.

– И вообще какого черта мы делаем в конторе в воскресенье? – сердито продолжал Агапов. – Чего ждем? Ясно же, что все наши засады провалены. А мы, кстати, до сих пор гадаем, кто из наших работает на «Чистилище». Или ты знаешь, но перестраховываешься?

Полковник ответить не успел, вздрогнув от телефонного звонка, снял трубку:

– Синельников.

– Александр Викторович, – раздался в трубке звучный незнакомый голос, – если хотите поучаствовать в захвате лидеров Купола, объявите тревогу своему спецназу и выезжайте на дачу генерала ФСК Ельшина. Знаете, где она находится?

– Знаю, на тридцать втором километре Можайского шоссе. Кто вы? – спохватился Синельников…

– Поторопитесь, – донеслось до слуха полковника, – и учтите, это не розыгрыш. Как раз в это время на даче собрались зарубежные военспецы на предмет покупки нашего новейшего оружия. Кстати, в обход законов. До встречи.

– Кто вы? – раздраженно повторил Синельников, но в трубке уже послышались гудки отбоя.

– Что случилось? – поднял брови встревоженный Агапов. – Кто звонил? Новиков, Арсенюк?

– А хрен его знает! – Полковник смотрел на зажатую в кулаке трубку и впервые в жизни не знал, что делать. Голосу из телефона он почему-то поверил сразу.

– Который час?

– Полпятого. Что произошло, Саша?

Синельников не ответил.

…Точно такие же сообщения получили новый начальник ГУБО, замминистра МВД, начштаба московского ОМОНа, начальник военной контрразведки «Смерш-2» и директор Федеральной службы контрразведки Панов. Из них лишь Панов оценил информацию как требующую немедленного оперативного ответа, остальные начали анализировать данные, запрашивать свои компетентные службы и консультироваться с экспертами, потеряв драгоценное время, а заодно и насторожив службу безопасности Купола. Правда, и она отреагировала с запозданием, получив несколько противоречивых сообщений якобы от осведомителей и наблюдателей разведсистемы мафии. В одном говорилось о готовящейся Министерством внутренних дел провокации с целью натравить внутренние подразделения Купола друг на друга, в другом – об операции Федеральной контрразведки по «захвату иностранного шпиона», проникшего в одно из управлений ФСК.

Инспирировал эти сообщения Горшин, использовав соответствующие компьютерные сети, но об этом никто никогда не узнал.

Подъем из пропасти небытия на вершину сознания был долгим и мучительным. Сто раз он срывался с полпути и разбивался о «дно пропасти» насмерть. Сто раз он пытался отогнать кошмары и получал сильнейшие встряски нервной системы, парализующие тело, мозг и душу до состояния полнейшего равнодушия. Дважды он всплывал сквозь толщу огня и воды в миры со странными и необычными пропорциями, чтобы глянуть в глаза двух ожидавших его существ – мужчины и женщины, но не людей! – и тут же снова погрузиться в расплавленное олово боли. Встречи эти запомнились не конкретно, а как бы фрагментарно, словно плотный туман времени – тысячелетия! – растворил события в себе, оставил в памяти только тени событий, их следы, призрачные «фигуры умолчания» да сожаление о безвозвратно потерянном и прошедшем.

При втором «всплытии» Матвею даже удалось спросить мужчину и женщину: «Я уже на том свете?» – и услышать ответ: «Тебе сюда пока рано, идущий, ты еще не закончил свой путь в той реальности…» Под «той реальностью», очевидно, подразумевался мир Земли, в котором он родился.

Но пришел наконец момент, когда он осознал себя как личность, и жизнь встрепенулась в теле и закричала во весь голос – от боли! – потому что не осталось ни одной нервной клетки, которую не затронуло бы излучение «болевика».

Однако Матвей чувствовал и кое-что другое: организм постепенно успокаивал боль, настраивал потрясенную нервную систему, приводил в порядок артериальное давление, ритмы сердца, дыхание и энергоотдачу. Кроме того, мозг фиксировал ощущения, которые Матвей не смог бы выразить словами, потому что в русском языке таких слов просто не существовало. Впрочем, как и в любом другом.

И тогда он вспомнил слова Горшина об «адаптационном периоде» пси-коррекции и понял, что период этот завершился. Ни болеизлучатель, ни суггестор «удав» не смогли подчинить его и заставить делать то, что он не хотел делать.

Не открывая глаз, Матвей огляделся: видел он теперь сквозь веки так же хорошо, как и с открытыми глазами, хотя и в другом диапазоне спектра.

Комната была та же, куда их с Василием поместили после боя в подвале и где находилась Кристина. Они так и не успели поговорить как следует, обменялись парой фраз да поцелуями, а потом началась пытка.

Убранство комнаты с единственным окошком, выходившим на стену не то сарая, не то гаража, свидетельствовало о том, что Ельшин не скупился на комфорт для своих пленников, кто бы они ни были. Широкая кровать-альков, роскошный диван, кресла, гарнитур, ковры на полу говорили сами за себя. Но выйти отсюда час назад ни Матвей, ни Василий не смогли.

Бывший контрразведчик лежал ничком на полу, и Матвею достаточно было одного взгляда, чтобы понять: парень плох настолько, что вряд ли выживет, если его не доставить в больницу.

Кристина лежала боком на диване, подогнув руки, и тоже выглядела почти мертвой, хотя еще дышала, и сердце билось медленно и неровно.

Матвей рывком сел, переждал головокружение, подскочил к девушке, перевернул ее на спину, ужаснувшись царапинам и рваным ранам, сунул под голову подушку. Жива, а это главное. Подожди, милая, я тебя вылечу, а пока надо заняться собой.

Без двадцати минут семь – он мог теперь ориентироваться во времени без часов с точностью до минуты – Матвей забрался на кровать, чтобы его не было видно из двери, и приступил к анализу собственных ресурсов и залечиванию ран. Канал связи с менталом сработал без обычного сверхнапряжения душевных сил, и уже через пять минут Матвей был полон сил и энергии. Резервы его были, разумеется, не бесконечными, в