Еще хуже то, что власть сама создала условия для разгула народной стихии. В газетах писали об опасности, исходящей от «внутренних немцев», и подогревали страхи перед «шпионами». В том же направлении мыслил и Главноначальствующий над Москвой князь Юсупов. Уже после погрома он телеграфировал 31 мая министру внутренних дел и сетовал на отсутствие своевременных мер по высылке из страны граждан воюющих с Россией держав. В телеграмме Юсупов особо отмечал: «Есть консулы экзотических стран и фантастических республик, цель пребывания коих в Москве под сомнением. Лютеранские пасторы занимаются столько же церковными делами, сколько и шпионажем»[91]. С экзотикой как раз понятно. Юсупов оправдывался за разоренное и сожженное погромщиками консульство одной из латиноамериканских стран.

Газетная статья о погроме в Москве

30 мая 1915

[Московские ведомости]

Но вот что характерно и наводит на подозрения. В докладной записке Московского городского головы Михаила Челнокова председателю Совета министров от 4 июня 1915 года рассказывалось о таких деталях погрома: «Громилы рассыпались по Москве небольшими партиями от 15–25 человек, состоящими по преимуществу из подростков и женщин. Погромы совершались спокойно, по какому-то определенному плану; во главе погромщиков стояли руководители, имевшие у себя списки магазинов и квартир; в некоторых случаях эти начальствующие сносились с кем-то по телефону, наводили справки в своих списках, проверяли торговые документы, паспорта, домовые книги и пр.»[92].

Экономические последствия погрома были очень серьезными. Некоторые предприятия так и не восстановили работу. Например, фабрика Цинделя пришла в упадок. Всего пострадали 475 торгово-промышленных предприятий и 217 квартир и домов. На 4 июня предварительная оценка ущерба составила свыше 38 миллионов рублей. А главное — погром ударил по своим. Среди пострадавших граждан и владельцев были 113 германских и австрийских подданных, 489 русских подданных с «иностранными фамилиями» и 90 граждан с «чисто русскими фамилиями»[93].

Неизвестно, в какой степени пострадал магазин Флекенштейна и каковы были его убытки. Он вдруг остро почувствовал себя чужим в этой стране — лютеранин с подозрительной фамилией, звучащей на немецкий лад. Вероятно, перенесенные переживания ускорили его кончину. И умер он вдалеке от Москвы. В газете «Русское слово» появилось лаконичное извещение о его смерти, наступившей 17 августа 1915 года[94]. А следом и сообщение о прибытии тела в Москву, об отпевании в часовне на Введенском кладбище и похоронах. На следующий день после похорон Карла Флекенштейна в книге записи метрических свидетельств евангелическо-лютеранской церкви святого Михаила в Москве 24 августа 1915 года появилась отметка за номером 581 о выданном свидетельстве о его смерти[95]. Да, Карл Флекенштейн был лютеранином и прихожанином этой церкви. Он упоминался в алфавитном списке прихожан еще в 1896 году[96].

Извещение о кончине К.А. Флекенштейна

21 августа 1915

[Русское слово]

Извещение об отпевании и похоронах К.А. Флекенштейна

23 августа 1915

[Русское слово]

И вот что еще важно отметить. О кончине Карла Флекенштейна скорбно сообщали жена, дочь, зять и внук. Это первое упоминание Андропова в печати. Да, пока безлично — всего лишь «внук». Но сам факт этого упоминания весьма важен. Можно сделать вывод: младенец Юрий Андропов живет в Москве. И здесь же его родители, обозначенные в извещении как дочь и зять. Следовательно, вся семья в сборе, и, похоже, Евгения Карловна еще не собирается перебираться на Северный Кавказ.

Во главе магазина осталась Евдокия Флекенштейн. Впрочем, она лишь подтвердила свой статус. Как помним, именно ей в 1915 году принадлежало «промысловое свидетельство» на часовой и ювелирный магазин[97]. Погром или другие обстоятельства тому виной, но к маю 1916 года в доме 26 на Большой Лубянке полностью сменился состав арендаторов торговых помещений. Там, где раньше располагался магазин Флекенштейна, обосновалась кофейня с подачей горячих блюд, а место табачного, чулочного магазинов и магазина готового платья заняли магазины дамских шляп и разных товаров[98]. Торговля после погрома захирела. А позднее, в том же году, владельцы дома и вовсе расселили жильцов и затеяли перестройку здания, закончившуюся в 1917 году.

Да, Евдокии Флекенштейн пришлось сменить место жительства. Она переехала на Александровскую площадь в дом 9/1 в квартиру поскромнее (ныне площадь Борьбы)[99]. Ювелирный магазин тоже переехал с Большой Лубянки на Пречистенку, 17, в дом, которым владела баронесса Мария Александровна фон Шеппинг[100]. Евдокия держала магазин вплоть до 1917 года. А наступивший большевистский порядок стал для собственников хуже всякого погрома. Он упразднил все.

Похоже, Евдокия и не строила далеко идущих планов. Скорее, завершала дело. Дочь с зятем и внуком уехали, и Евдокия осталась в Москве одна. В предреволюционный год торговала в своем магазине уже в одиночку и у прилавка стояла сама — распродавала остатки товара. Возможно, это ее и спасло. Отсутствие наемной рабочей силы — всяких там приказчиков и продавцов означало, что она лишь мелкая торговка и имеет шанс избежать лишения избирательных прав, как это предусмотрела новая власть для «эксплуататоров». Андропов этим и козырял, когда в автобиографии упирал на то, что его бабка не лишалась избирательных прав и, следовательно, чиста перед советской властью.

Хотя, с другой стороны, и мелкие торговцы лишались избирательных прав. Советская власть вполне могла ориентироваться на имевшиеся в ее распоряжении документы Купеческой управы о выданных промысловых свидетельствах. Евдокия Флекенштейн такие свидетельства получала, и в официальных изданиях ее имя фигурировало. Как же получилось, что новая власть не лишила ее прав? Если она осталась жить по прежнему адресу на площади Борьбы, то есть смысл посмотреть списки по соответствующим районам. Но, увы, в списках лиц, лишенных избирательных прав по Краснопресненскому и Октябрьскому районам Москвы, ее фамилии нет[101]. А может быть, она сменила фамилию и адрес? Это был спасительный вариант. Так ли это или нет — трудно сказать.

А что же с остальными, упомянутыми в адресной книге Флекенштейнами, кем они друг другу приходились? Если отсеять случайных персонажей — «залетевшего» на пару лет в Москву и в адресную книгу предпринимателя Витоса Романовича Флекенштейна с местом жительства на Большой Серпуховской и точно так же мелькнувшую в Москве в адресной книге 1910 года и навсегда исчезнувшую акушерку Марию Абрамовну Флекенштейн, то кто же остается? Похоже, остается еще неизвестная нам родня Андропова. Только такие родственники ему были не нужны. Отягчающие