В тот вечер в ресторан ворвался Кёлер. Не знаю, выполнял ли он приказ или просто встал на сторону начальника, но, как и Шляйх, красавец не бывал в баре с той ночи, когда меня изнасиловали. Когда он появился, гомон голосов стих и посетители повернулись к нему. Из-за стойки бара я наблюдала, как он спрашивает, не видел ли кто фельдфебеля.

До тех пор я дрожала от одного упоминания его имени, но после вечера, проведенного в объятиях Томаса, я изменилась, будто сделала прививку и снова стала счастливой.

Слова Кёлера никак меня не коснулись, я просто с облегчением поняла, что Шляйх куда-то исчез.

Через пару дней, поискав его вместе с Кёлером, Томас доложил, что фельдфебель пропал. Из Бриксена приехала полиция, задала несколько вопросов и уехала. Вернулся гауптман на черной, забрызганной грязью машине, остановился на площади и расспросил Томаса и Кёлера. На обед Томас пришел в ресторан с фельдфебельскими нашивками на плече.

Много лет спустя в воскресной газете мое внимание привлек небольшой заголовок в конце страницы международных новостей: «Мыльный человек в итальянской пещере». Корреспондент сообщал, что дети, игравшие в горах близ отдаленной деревеньки Оберфальц в Северной Италии, залезли в пещеру через недавно открывшуюся расщелину и обнаружили жуткое зрелище – труп. Когда местная полиция и деревенские жители откатили закрывавшие вход валуны, оттуда вырвался мыльный запах. Труп, покрытый твердой восковой коркой, лежал в дальнем конце пещеры, рядом, на земле, валялась веревка. В нем опознали немецкого фельдфебеля Вильгельма Шляйха, пропавшего без вести во время Второй мировой войны. Было начато расследование убийства.

Забавно, как нас ослепляют любовь и страх. Я даже не обратила внимания, что вход в пещеру закрыт, ни в тот день, когда вернулась с прогулки рука об руку с Томасом, ни потом. Тропа, которую выбрал Томас, «случайная» встреча на ней с почтальоном, Томас, который наконец отважился меня поцеловать, пропажа Шляйха – все как-то сложилось в единую картину. И как я ничего не замечала раньше? До сих пор не понимаю, то ли была настолько наивна, то ли подсознательно решила не замечать.

Как бы то ни было, даже спустя десятилетия открывшаяся правда меня поразила.

Газета трепетала у меня в руке, словно пойманная птица, пока я читала о том, как подобно свиному салу обильный жир Шляйха в сырой холодной пещере без притока свежего воздуха преобразовался в трупную восковую корку. Наконец фельдфебель стал чистым: сам превратился в кусок мыла.

Глава 5. Вата

Вата – удивительный материал, такой мягкий, так хорошо впитывает. Еще Геродот ручался, что она мягче и белее овечьей шерсти. И если вам когда-нибудь доводилось держать в руках непряденую шерсть, то вы с ним согласитесь.

Если вдуматься, на что только не годится коробочка хлопчатника, полная пуха, семян и волокна! Мы прядем из хлопка нити, из ткани шьем джинсы, футболки, простыни и палатки. Делаем кофейные фильтры и бумагу. В одной только ванной ватой и вытираем, и чистим, и обеззараживаем.

Стеклянная банка в ванной всегда наполнена белоснежными шариками мягчайшей ваты. Ватным тампоном я снимаю макияж, протираю лицо тоником, иногда спиртом.

В Оберфальце мать хранила в ванной толстый рулон ваты. Когда мы падали, она осматривала ссадину, распаковывала рулон и отрезала кусок, чтобы очистить ранку.

Когда мне исполнилось тринадцать и начались месячные, она привела меня в ванную и показала, как завернуть в марлю кусок ваты и подкладывать в нижнее белье. Другим девочкам давали прокладки из старых полотенец. Они полоскали их в воде, которой потом поливали герань в деревянных лотках за окнами.

У матери не было времени на лишнюю работу – гораздо легче выбросить грязную вату в огонь.

В начале 1944 года у меня начались нелады с желудком. Грудь набухла, живот вздулся, как обычно перед месячными, но они не пришли. Когда я вошла в кухню за заказом, меня чуть не стошнило от запахов.

– Роза, – окликнул меня почтальон, когда я начала убирать с соседнего стола. – Мне нужно с тобой поговорить.

Вроде я подала то, что он заказывал, хлебницу наполнила, капустный салат был нетронут, и он уже съел один из трех кнедликов.

– Что-нибудь не так, герр Майер? – спросила я.

– Еда замечательная, Роза, как и всегда, – сказал он, поднимая вилку с ножом. – Я хотел узнать, как ты себя чувствуешь. Ничего необычного?

– Нет, все нормально.

Он взглянул на мой живот и подцепил вилкой кнедлик.

Обычный кнедлик, какие мама всегда клала ему на тарелку. Я любила помогать их готовить. Мы раскатывали тесто каждый день, вчерашний подсохший хлеб вымачивался в клейкой смеси молока и яиц, смешивался с дикими грибами, белыми или боровиками, или шпинатом и сыром. Больше всего я любила кнедлики со шкварками, которые, когда надкусишь, выпускают на язык горячий сочный жир.

Майер взял нож и разрезал кнедлик пополам. Белые половинки раздвинулись, обнажая красные и коричневые частички: ветчину и белые грибы. Каждая половинка лежала в подливке из черноватого масла.

– Извините, – зажала я рукой рот.

Он взглянул на меня и кивнул.

– Это все масло, – объяснила я, хотя всегда любила запах подгоревшей подливки.

Он вздохнул и откинулся на стуле.

– И часто тошнит?

Конечно, это был не первый раз, даже не второй и не третий. Я закрыла глаза и пыталась подавить приступ тошноты.

– Да.

– Все время?

– Когда просыпаюсь, когда голодная.

Он шутливо поднял брови.

И в тот момент я вдруг увидела то, чего до сих пор не замечала, что слишком боялась увидеть – сегодня мы бы назвали это неприятием.

Я ухитрялась не замечать изменения в своем теле, но под испытующим взглядом Майера не считаться с этим стало невозможно.

– Я беременна? Верно? – сказала я, сжимая спинку стула.

– Похоже. Я с ноября беспокоюсь. Вроде и платье стало теснее, и тошнота… Ну, думаю, это наверняка.

В то время смертным грехом считался не только секс без брака, незамужние матери были позором для семьи, их избегали и презирали. Я пришла в ужас.

– Что же делать? – спросила я.

– А мать знает?

Я задумалась. Она моя мать, вроде бы должна догадываться, но никаких признаков я не замечала.

– Она мне ничего не говорила.

– Но знает ли она?

– Нет, – горько ответила я, поняв, что она даже не заметила, что я перестала брать вату, хотя всегда строго следила за запасами.

– Конечно, нет, ей не до меня.

Ma chère, что тебя так поразило? Разве ты никогда не слышала о девчонках,