Он присел рядом и осыпал хозяйку дома комплиментами, которые не были преувеличением, так как графиня Мацара была действительно очень хороша собой.

Она как раз намеревалась вернуться к приглашению осмотреть ее картинную галерею и личные покои, когда их разговор прервал сэр Юлиус.

— Простите, дорогой Инграм, — заговорил он, — но я немного утомился. Пожалуй, мне лучше вернуться домой, но, конечно, если вы хотите остаться, моя карета вернется за вами.

Лорд Миер быстро поднялся.

— Нет, конечно, нет, — сказал он. — Я помню, вы говорили перед самым нашим отъездом, что вам нездоровится. Могу лишь надеяться, что этот восхитительный вечер не слишком подорвал ваши силы.

— Боюсь, что я становлюсь стар для светских развлечений, — ответил сэр Юлиус, грустно покачав головой. Графиня бурно запротестовала, — Разумеется, вы вовсе не стары! — воскликнула она. — И я не могу отпустить вас обоих так рано! Пожалуйста, выпейте бокал шампанского. Я уверена, вам станет лучше.

— Вы не должны вводить его в искушение, — возразил лорд Миер. — Не стоит пренебрегать советами врача.

С этими словами он взял сэра Юлиуса под руку:

— По лондонскому времени мне давно пора ложиться. Во всяком случае, сегодняшним вечером не будем рисковать.

Его взгляд встретился с взглядом графини, и лорд Миер понял, что она истолковала его слова как обещание других вечеров и других поводов для встреч.

Он и сэр Юлиус поцеловали ее руку, и лорд Миер снова отчетливо ощутил пожатие пальцев графини и услышал ее ласковый голос:

— Я увижу вас еще?

— Так скоро, как только это будет возможно, — ответил он и поспешил за своим старым другом, чтобы помочь тому сесть в карету.

Когда они отъехали, сэр Юлиус спросил:

— Теперь объясните, в чем дело? Впрочем, мне и самому хотелось побыстрее уйти. Такие приемы крайне утомительны, когда слишком затягиваются.

— Если быть до конца откровенным, я подумал, что будет ошибкой вступать в чересчур близкие отношения с нашей очаровательной хозяйкой.

Сэр Юлиус засмеялся.

— Она очень решительная женщина, — заметил он, — и вам будет трудно отделаться от нее. Об этом хорошо известно многим мужчинам во Флоренции.

— Расскажите мне о семьях Соджино и Гориция. Как случилось, что столь вульгарный и неприятный молодой человек женится на такой утонченной девушке, как эта княжна?

— Вы лишь повторяете вопрос, который многие во Флоренции задают и себе, и другим. Несколько поколений этих семей непримиримо враждовали друг с другом. А теперь вдруг такая новость. Она произвела впечатление разорвавшейся бомбы. Предполагается, что о помолвке будет объявлено на следующей неделе.

— Но почему? Я все время спрашиваю себя об этом. Сэр Юлиус минуту помолчал, потом сказал:

— Конечно, какая-то причина должна быть, хотя бы и скрытая, но я не в состоянии ответить на ваш вопрос. Этот ответ, кстати, хотела бы знать вся Флоренция.

Помня о том, что князь Антонио украл колье у его сестры, лорд Миер спросил:

— У Соджино денежные затруднения?

— Много говорят о том, что они нуждаются в деньгах, — ответил сэр Юлиус, — однако ди Соджино всегда считались богатой семьей. У них, безусловно, замечательное собрание картин. В сущности, одна эта коллекция по своей ценности намного превосходит все, чем владеют Гориция.

— Вы мне кое о чем напомнили, — сказал лорд Миер. — Я договорился с князем ди Соджино, что мы навестим его завтра в три часа дня. Я сгораю от нетерпения увидеть его сокровища.

— Они, несомненно, восхитят вас. Снова наступило молчание. Потом лорд Миер спросил:

— Но если князю нужны деньги, он мог бы продать одну из своих картин.

— Это было бы нетрудно, если бы он был англичанином или французом. Однако коллекция Соджино — это как бы часть изумительных богатств Флоренции. Здешние жители привыкли считать ее и своим достоянием. Я совершенно уверен в том, что, если бы любая из его картин покинула город, это вызвало бы взрыв негодования.

При этих словах лорд Миер предположил, что князь был вынужден продать колье маркизу Керкхамскому, поскольку очень нуждался в деньгах, но намеревался вернуть его при первом же удобном случае.

Это было нечто из ряда вон выходящее, но иначе невозможно было объяснить, что, во-первых, князь продал нечто, тесно связанное с историей его рода, и во-вторых — если, конечно, он вообще знал об этом, — что позволил своему сыну превратиться в обыкновенного вора.

Но когда лорд Миер вспомнил князя с его аристократической наружностью и горделивой осанкой, он подумал, что за всем этим кроется нечто гораздо более серьезное, чем могло показаться с первого взгляда.

Тем не менее лорд решил, что не стоит посвящать сэра Юлиуса в свои предположения, и перевел разговор на семью Гориция, упомянув еще раз, что молодой князь внушил ему глубокое отвращение.

— Мне самому этот юнец никогда не нравился, — согласился с ним сэр Юлиус. — О его похождениях рассказывают такие неприглядные истории, что едва ли их можно назвать просто мальчишескими выходками.

— А в чем его особая порочность? — спросил лорд Миер.

То, что рассказал сэр Юлиус, было настолько возмутительно и низко, что в полумраке кареты лорд Миер взглянул на сэра Юлиуса почти с испугом.

— Если это правда, — произнес он, — тогда скажите на милость, почему князь Соджино согласился на эту помолвку?

Сэр Юлиус выразительно развел руками.

— Этого иностранцу не понять, — признался он. — Я часто убеждался, что неписаный итальянский кодекс чести, особенно когда речь идет о вендетте и фамильных амбициях, совершенно недоступен англичанину, который привык мыслить более простыми категориями.

Лорд Миер рассмеялся. В тот же момент его мысленному взору предстало прекрасное лицо Флоренчии в сиянии ее необыкновенной чистоты, так напоминающее мадонн Рафаэля, он снова увидел страх в ее глазах.

— У этого союза должна быть очень необычная причина, — едва слышно пробормотал он.

К тому моменту, когда карета остановилась перед виллой сэра Юлиуса, лорд окончательно решил, что ему не будет покоя, пока он не выяснит, в чем тут дело.

Утро следующего дня он провел в саду. С холма открывался такой изумительный вид на город, залитый потоками ослепительного солнечного света, что некоторое время лорд мог размышлять только о том, что красота, величие и безукоризненные пропорции флорентийской архитектуры стали откровением для всей остальной Европы.

Но потом — иначе и быть не могло — его мысли вновь устремились к Флоренчии, и он поймал себя на том, что думает, какую из мадонн Рафаэля она напоминает больше всего.

Сначала ему показалось, что, пожалуй, «Мадонну ди Фолиньо», но тут же нашел несомненное сходство и с другими мадоннами, изображения которых он изучил во всех деталях в период своего увлечения Рафаэлем.