– Никто тебя не продает, Дэрроу. Я полагал, что ты, несмотря на низкое происхождение, все-таки понимаешь свое положение. Мы не розовые и не черные, нами нельзя торговать, словно рабами. Твои услуги будут выставлены на аукцион, – надменно сообщает мне Плиний.

– Какая, к черту, разница! – сквозь зубы произношу я. – Вы отказались от меня! Кто бы ни приобрел мои услуги, он не сможет защитить меня от Беллона. Эти кучерявые ублюдки выследят меня и убьют. Два месяца назад они оставили меня в живых лишь потому…

– Потому что ты был представителем дома Августусов? – заканчивает за меня Плиний. – Но лорд-губернатор ничего тебе не должен, Дэрроу. Ты страдаешь оттого, что тебя не оценили по достоинству? Не забывай, что это ты в долгу перед ним, а не он перед тобой! Обеспечение твоей безопасности дорого нам обходится: упущенные возможности, неподписанные контракты, проваленные сделки! Не слишком ли высокая цена за твою жизнь? Мы стремимся к паритету с домом Беллона. Верховная правительница хочет мира. Кто ты такой? Источник трений, заноза в нашей руке, безмозглое орудие войны. И теперь мы расплавим наш меч и перекуем его на орало!

– Ага, только сначала отрубите мне голову!

– Дэрроу, только не надо нас умолять, – вздыхает Плиний. – Прояви смирение, юноша! Время твоей службы истекло, это правда, но не вешай нос! У тебя есть сила и бодрость молодости! Так подними же голову высоко и уйди с достоинством, как подобает золотому, который знает, что сделал все, от него зависящее, – с издевкой поглядывая на меня, продолжает политик. – Просто выйди из этого кабинета. Прямо сейчас, о нобиль, а то Лето даст тебе пендель прямо по твоим накачанным ягодицам!

– Так вот за кого вы меня принимаете? – спрашиваю я у лорда-губернатора, глядя ему прямо в глаза. – За напроказившего ребенка, которого можно взять и поставить в угол?

– Дэрроу, тебе лучше… – начинает Лето, но Плиний перебивает его, кладя руку мне на плечо:

– Ты не оставил нам другого выбора. Если переживаешь, что тебе не заплатят, так не волнуйся. Ты получишь достаточно денег, чтобы…

– Последний раз, когда кто-то из прислужников лорда-губернатора осмелился дотронуться до меня, я воткнул нож ему в затылок. Шестикратно! – перебиваю я Плиния, поглядывая на его руку, и он быстро отдергивает ее. – Мне не смеют указывать жалкие эльфы без шрамов. Я аурей! Лорд-примас пятьсот сорок второго класса Академии Марса! Я подчиняюсь только лорду-губернатору!

Делаю шаг к Августусу, и Лето на всякий случай придвигается к нему поближе, хорошо зная мой буйный нрав.

– Монсеньор, на Пробе именно вы поставили меня в пару с Юлианом Беллона! Я убил его ради вас. Ради вас я сражался с Карнусом. Я и мои люди держали рот на замке и ни разу не проговорились о том, как вы пытались купить своему сыну победу в училище, – напоминаю я, заметив, что Лето поморщился. – Я изменил записи. Доказал, что я лучше ваших кровных наследников. А теперь вы, монсеньор, сочли меня обузой?

– Да, ты аурей, – соглашается со мной лорд-губернатор, продолжая изучать данные на встроенном в столешницу мониторе. – Но ты – никто. Твоя семья мертва. Ни земель, ни ресурсов, ни поста в правительстве они тебе не оставили. Все было конфисковано в счет уплаты долгов. Все, в том числе честь. Так что довольствуйся крошками с хозяйского стола и радуйся милостям судьбы!

– А я думал, что дело для вас важнее титулов! Мустанг оставила вас, монсеньор! Не повторяйте эту ошибку, отсылая и меня!

Только сейчас он снисходит до того, чтобы взглянуть на меня. Ледяной, нечеловеческий взгляд – отстраненность, холодный расчет и чудовищная, сверхъестественная гордость. Гордость, которая больше его самого. Она берет свое начало в эпоху первых жалких попыток освоения космоса. Гордость дюжины поколений, гордость его предков, его братьев и сестер, со временем превратившаяся в бриллиант чистой воды, идеальный сосуд. Она не терпит поражений и не прощает ошибок.

– Мои враги унизили тебя, Дэрроу. Значит, они унизили и меня. Ты говорил, что победишь, но проиграл. Вот и все.

Скоро я умру.

Когда наш челнок начинает удаляться от флагманского корабля Августуса, пробираясь между кораблями армады Цептера, ни о чем другом я думать не могу. Сижу рядом с другими копейщиками, прекрасно понимая, что перестал быть одним из них. Они всё знают. Никто со мной не заговаривает, да и зачем? Политической ценности я собой не представляю. Слышу, что Тактусу предлагают пари: сколько дней я протяну без защиты Августуса. Кто-то из копейщиков говорит: три дня. Тактус бурно спорит с ним, показывая, насколько он предан мне еще со времен училища.

– Десять дней, – заявляет он, – минимум десять дней!

А ведь это он отдал приказ запускать эвакуационную капсулу, не дождавшись меня. Так и знал, что дружба золотых – штука ненадежная, но его поведение все равно меня ранит, заставляя ощутить невыразимое одиночество. Среди золотых мне всегда было одиноко, но я обманом заставил себя забыть об этом. Какое, на хрен, одиночество? Я не такой, как они! Поэтому я молчу, смотрю в окно на корабли армады и жду, когда появится Луна.

Срок действия моего контракта истекает в последний вечер перед саммитом. Все правящие семьи собираются на Луне, чтобы разобраться со всеми проблемами, как насущными, так и пустяковыми. У меня есть всего три дня, чтобы восстановить репутацию и дать им понять, что лорд-губернатор просто-напросто не смог оценить меня по достоинству. Однако для них я все равно буду бракованным товаром, пусть и довольно ценным. Мною попользовались, а потом выкинули за ненадобностью. Кому такой нужен?

От судьбы не уйдешь. Несмотря на облик и таланты золотого, я остался посредственностью. От одной мысли об этом хочется с кровью вырвать знаки, которыми отмечены мои руки. Раз уж из меня хотят сделать раба, надо соответствовать!

Мало того, за мою голову еще и назначена награда! Разумеется, неофициально. Это противозаконно, так как я не являюсь врагом Сообщества. Мой враг куда страшнее, он более жесток, чем любое правительство. Мой враг – женщина, пославшая Карнуса и Кэгни в Академию.

Ходят слухи, что каждый вечер с того дня, как я лишил жизни Юлиана во время Пробы, его мать, Юлия Беллона, садится во главе длинного стола в церемониальном зале семьи на склонах Олимпа, ждет, пока розовые прислужники не поставят перед ней серебряный поднос с полукруглой крышкой и не приподнимут ее. Каждый вечер поднос оказывается пустым. Каждый вечер она печально вздыхает, обводит грустным взглядом членов семьи и выносит им один и тот же приговор: «Вы меня не любите. Если бы любили, то здесь лежало бы сердце, вид которого удовлетворил бы мою жажду мести! Если бы любили, то убийца моего мальчика уже давно испустил бы дух! Если бы любили, то восстановили бы поруганную честь своего брата! Но вы меня не любите! Вы не любите его! Не любите! Что я сделала, чтобы заслужить такую ужасную семью?» А потом весь род Беллона молча наблюдает, как их матриарх с трудом поднимается из кресла и выходит из зала, скорее напоминая бестелесного призрака, чем женщину.