– Почему?

– На острове проще быть как все.

Мария Григорьевна знала это из личного опыта, по тому, как относились к ней жители острова. За словами «шаманка», «ведьма» скрывались страх и презрение. На острове, где все знают друг друга, быть иным – мучение. В Курильске, выходящем на Охотское море, многолюдно, там можно найти человеческое тепло. Но на побережье Тихого океана и захочешь помочь, а некому – вокруг ни души. Сам остров похож на место ссылки, и если с тобой никто не хочет общаться, как жить дальше? Для меня это был не пустой разговор: неизвестно, вдруг и я окажусь в таком же положении, как эта семья. На самом деле существовала причина, по которой я оказался у Марии Григорьевны. Чтобы застраховать себя от одиночества, мне нужна нить, которая свяжет меня с ее семьей, как красная нитка, брошенная Ниной.

– Я могу еще прийти к вам? – спросил я.

– В любое время, – ответила Мария и глубоко вздохнула, будто со свистом пронесся ветер.

Пока я спускался с заросшего бамбуком холма, оставив горную хижину за спиной, Костя на расстоянии пяти метров следовал за мной. Я остановился и оглянулся – Костя тоже остановился, словно бы испугался меня, и посмотрел вверх. Кажется, никакого дела у него ко мне не было. Над головой послышалось жужжание, будто слепни вокруг кружились. Я тоже глянул вверх и увидел самолет с пропеллером. «Кокусай коду» наверняка отправился в аэропорт за пассажирами.

– Аэропорт далеко? Пешком можно дойти?

Костя застенчиво улыбнулся, подбежал ко мне и сказал, что проводит до аэропорта. Он достал из кармана брюк какой-то осколок, похожий на кусок кирпича, протянул мне и пошел вперед по дороге: две автомобильные колеи, проложенные в грязи. Кажется, Костя дал мне осколок глиняного сосуда периода Дзёмон,[5]на неровно обожженной поверхности виднелся узор в виде раковин.

– Это подарок? – спросил я.

Костя ответил по-японски:

– В знак дружбы.

У него наконец появилась возможность поговорить на языке, которым он давно занимался самостоятельно, и Костя старался изо всех сил.

– Ты нашел его здесь, на острове? – спросил я.

Костя кивнул и показал пальцем на огромную сосну, жестами объясняя, что нашел осколок под ней. Глиняный осколок безмолвно свидетельствовал о том, что несколько тысяч лет назад на этих землях жили охотники.

– Вы скучаете?

Мне приходилось говорить правду: все равно Костя читал мои мысли раньше, чем я успевал ему ответить:

– Да, скучаю. Я не привык к одиночеству на острове, как ты. И двух недель не прошло, как я приехал сюда, но мне кажется, я прожил здесь уже полгода.

Мой юный друг спросил меня, будто понял, о чем я говорил сам с собой:

– Вы хотите увидеть Нину?

– Тебе, Костя, я отвечу честно, потому что мы с тобой друзья. Я и к вам приехал, потому что думал, может, встречу Нину.

– Хорошо, что вы приехали.

Когда я впервые увидел Нину, мне показалось, что мы давно знаем друг друга. Я понял: в глубине ее сердца скрывается то же смятение, что и у меня. Души, томящиеся одиночеством, чуют друг друга по запаху. Она уехала с острова, стремясь к веселью и яркому свету, но, хочет она того или нет, должна вернуться обратно. От тоски, поселившейся в ней, не излечиться в других краях.

В аэропорту стояли и «Кокусай коцу», и микроавтобус ультраправых. Взлетная полоса поросла травой, контрольной башни не было. Прилетело всего десять пассажиров. Все разместились в «Кокусай коцу» и микроавтобусе, направляясь в сторону Охотского моря. На прощанье я сказал Косте:

– Береги маму.

Может, дело в красной нитке, которую Нина бросила мне перед расставанием, но я стал вспоминать и грустить о встрече, длившейся всего час каких-то две недели тому назад. Предчувствие подсказывало мне, что я еще вернусь сюда. Мне казалось, здесь, в горной хижине, я нашел средство, чтобы пробудить от сна память о далеком прошлом, которую я уже почти потерял.

Однажды утром, как только я проснулся, Иван очень серьезно спросил у меня:

– Ты шпион?

Жители Курильска распускали обо мне странные слухи. Они прозвали меня шпионом за то, что я дни напролет проводил в безделье, за то, что переписывался с неизвестным адресатом, подсоединив компьютер к телефонной сети. Они считали, что я – связующее звено между мафией, тайно финансирующей правительство России, и японским правительством; что я нахожусь на острове, чтобы под предлогом государственной помощи передавать деньги мафии и продвигать переговоры по Курильским островам в выгодном для Японии направлении; что в условиях строжайшей секретности я разрабатываю план – как после подписания мирного договора создать на острове совместные российско-японские предприятия и под этим соусом заселить часть острова японцами.

Наверное, этот болтун «Кокусай копу», услышав от Ивана, как я провожу свои дни, навыдумывал небылиц и за выпивкой растрезвонил их посетителям бара. Подобные мысли, по-видимому, посещали и главу администрации острова, и главаря браконьеров, занимавшихся контрабандой крабов. Неужели в их глазах все японцы – денежные мешки, думающие исключительно о наживе? Откуда берется та ненависть, с которой они смотрят на меня, шатающегося по побережью и расслабляющегося в горячих источниках? Где они взяли эти кривые стекла, сквозь которые я кажусь им жадным барыгой? Слухи обо мне абсолютно беспочвенны – это все равно что говорить про камчатских крабов: «По ночам они вылезают на берег и воруют картошку». Но треть жителей острова считают меня тем самым крабом, который по ночам ворует их картошку. Ситуация складывалась крайне неприятная, и мне хотелось каким-то образом ее исправить.

Я решил с помощью жены Ивана, Катерины с золотыми зубами, походить на занятия в начальную школу острова, чтобы поучить русский язык, а еще попроситься в ученики к старику Эруму, чтобы овладеть наукой выживания на острове. Молодой учитель английского из местной школы тоже хотел узнать о тайнах леса, иногда он приходил на занятия и переводил мне.

Пока я жил дома у Богдановых, пользуясь их гостеприимством, я чувствовал себя заложником, с которым хорошо обращаются. Мне нужно было получить право на самостоятельную жизнь на острове. Для этого следовало выучить русский язык и овладеть премудростью, как обеспечить себя всем необходимым. Давным-давно я начал жить по-другому, да и возраст уже давал о себе знать, но я никогда не думал о ведении хозяйства. В Японии, где и овощи, и рыба, и мясо сваливаются к тебе с неба, собственное натуральное хозяйство относится к разряду хобби для элиты. Если когда-нибудь этот остров станет территорией Японии, немногие японцы смогут приспособиться к его условиям. Даже рис, который выращивают на Хоккайдо, здесь не приживется. Придется как-то перебиваться: питаться горбушей, собирать в лесу грибы, живя по соседству с медведями, сажать картошку и выращивать свиней, откармливая их объедками, подбирать морскую капусту, выброшенную на берег, отапливать помещение подобранными у моря деревяшками, находя все необходимое среди мусора, подаренного прибоем. Вот уж действительно – зов первобытных предков периода Дзёмон.