В. В. решительно замотал головой. Полагать, что тут замешан другой мужчина, не было у него никаких оснований. Они были вместе уже пятнадцать лет и жили что называется душа в душу. Конечно, он не идеальный муж, и таковым себя не считает. Не идеальный прежде всего потому, что не может уделять жене достаточно времени и внимания, но тут уж ничего не поделаешь, служба прежде всего. Он много ездит, часто отсутствует дома, они редко бывают вместе, возможно, она скучала, возможно, ей хотелось чего‑то другого, большего от их отношений. Но с другой стороны, они ведь уже не так молоды, и степень их близости, привязанности и верности друг другу давно уже определяется не количеством времени, проведённого в одной постели и за одним обеденным столом, а чем‑то совсем другим.

Захаров только подивился наивности друга, но спорить не стал. Сам он, накопив в своей жизни немалый опыт общения с женщинами, никогда им особо не верил. Правда, такой женщины, как Мирослава, у него никогда и не было, а все‑таки лично он эту версию не сбрасывал бы со счетов и на всякий случай проверил бы кое–какие здешние связи пропавшей. Сам же В. В. рассказывает, что в последнее время она часто летала сюда одна, без него. А зачем, спрашивается? Какие у неё тут были дела?

— Ну, если сможешь узнать, — узнай, — нехотя разрешил В. В.

Ещё в самом начале, едва только Захаров приехал, В. В. рассказал ему, чувствуя при этом какую‑то неловкость, о кукле. Неловкость была оттого, что самому В. В. всё это казалось чем‑то несерьёзным, вроде детских игрушек. Поначалу и Захаров отнёсся к рассказу о кукле скептически, но уже в самом конце разговора, когда они, кажется, все обсудили и наметили план действий, он вдруг вспомнил про куклу и поинтересовался на всякий случай её стоимостью. В. В. назвал сумму. Лёня присвистнул и тут же захотел осмотреть коллекцию лично. Они поднялись в кабинет, В. В. зажёг свет и пропустил Лёню вперёд, в центр комнаты. Из дальнего угла, от арки с тёмным окном на двух взрослых, озабоченных мужчин смотрели, как осиротевшие дети, куклы. Их застывшие лица и позы, их продуманная, картинная рассадка напоминали безмолвную мизансцену какого‑то театрального спектакля.

— Да… – сказал Лёня Захаров. – Я таких и не видел никогда. Они что, все такие дорогие?

— Нет, здесь разные. Та, по–моему, самая дорогая была.

— Так, так. А не могла она её продать кому‑нибудь?

Продать? В. В. очень удивился бы, узнав о том, что жена его что‑либо вздумала продать из их дома, а куклу – тем более. Нужды в деньгах она не знает, он даёт ей достаточные суммы на собственные её расходы и никогда даже не интересуется, куда она их тратит. Дорогих украшений она себе не покупает (не любит), магазины вообще терпеть не может и никогда сама в них не ходит, разве что с ним, да и то в случае крайней необходимости, когда нужно бывает, к примеру, выбрать кому‑то подарок. Стоит завестись у неё лишним деньгам, как она тут же отдаёт их кому‑то из своих сестёр или племянников, и он об этом знает. Но если бы ей понадобилась вдруг серьёзная сумма на что‑то такое, о чём она не хотела бы ему говорить (само это предположение было для В. В. крайне неприятным, так как означало, что у жены могли быть от него какие‑то тайны), то и тогда она могла снять эти деньги со своей кредитной карточки, он бы и знать не знал. Так что продавать куклу она в любом случае не станет.

— Если бы ты сказал «подарить», я бы ещё подумал, а продать – нет, что ты!

— А что она с ними делала, с этими куклами?

В. В. пожал плечами.

— Ничего. Любовалась. Иногда пересаживала с места на место.

— Из дому она их когда‑нибудь выносила, ну, там… показать кому‑то?

— Не думаю.

— А в городе кто‑нибудь ещё собирает таких кукол?

— Понятия не имею.

— А кто знает об этой вашей коллекции?

— Да все знают, кто у нас в доме бывал, она всем показывала.

— Так–так… – сказал Лёня Захаров. – Интересно. Значит, в доме находится коллекция дорогих кукол, все об этом знают, и в один прекрасный день, вернее вечер, или даже ночь, точно пока не установлено, прямо из дома – без всяких следов проникновения и взлома — пропадает самая дорогая кукла, и вместе с ней хозяйка…

— Хозяйка, и вместе с ней кукла, — поправил В. В.

Лёня Захаров внимательно на него посмотрел и сказал:

— А вот этого мы с тобой как раз и не знаем.

Моя дорогая девочка! Я начинаю эти записки, когда до твоего рождения остаётся четыре месяца, и надеюсь закончить их как раз ко времени твоего появления на свет. Расчёт у меня простой: как только это произойдёт, мне станет не до писания, так что надо успеть.

Первый раз ты возьмёшь эту тетрадь в руки лет, я думаю, в семь – для того лишь, чтобы обнаружить на обложке своё имя. По–настоящему читать её ты начнёшь, вероятно, лет в 14, как раз в этом возрасте у девочки просыпается первый интерес к взрослой жизни. Боюсь, не всё, что здесь написано, ты сумеешь понять с первого раза, но ведь потом, на протяжении всей твоей долгой и, я надеюсь, счастливой жизни у тебя ещё будет возможность не раз перечесть эти страницы – и в 21, и в 35, и в 49… — пока сама не достигнешь того возраста, в котором они писались. Так, постепенно откроются все обращённые к тебе послания.

Столь неожиданная и странная идея пришла мне в голову 9 июля 2002 года, в Москве, при выходе из Центра «Мать и дитя», где за полчаса до того, в тёмном кабинете УЗИ я впервые увидела на экране монитора мерцающие очертания твоего лба и твоих маленьких ручек, которые будто пытались послать всем присутствовавшим свой привет из глубин материнского лона.

— Девочка! – возгласил доктор.

В ту же секунду я поняла, что люблю тебя всем сердцем.

Но… Мне ли не знать, каково это – родиться на свет женщиной.

Бедная малютка! – думала я в тот день. – Сколько подвохов ждёт её в этом мире. И кому, как не мне, предупредить её обо всём, пока не поздно!

Неделю спустя я начала эти записки.

Мне придётся рассказать тебе кое‑что из своей жизни.

Я родилась в год Тигра, месяц Скорпиона, день ракетных войск и артиллерии.

С такими «выходными данными» следовало бы явиться на свет мальчику, но есть дела, которыми ведает один Господь Бог.

Про артиллерию я знала всегда (мой отец был на войне артиллеристом), а про Тигра и Скорпиона лет до тридцати даже не слыхала, потому что массовое увлечение восточным гороскопом началось у нас только в начале 80–х. До того люди понятия не имели, кто какого года, и часто говорили о себе, что они родились «за год до войны» или «через год после Победы»… Так вот, если считать по–старому, то и я родилась через пять лет после войны, за три года до смерти Сталина, в самый революционный месяц нашего календаря, но, слава Богу, не 7–го, а позже, иначе в детстве у меня никогда не было бы своего, отдельного дня рождения.