Лала во время этой речи пришла в себя. Мрак из головы пропал, дышать стало легче, лиловая пелена исчезла, очистив взгляд. Слушая изможденную пустоту внутри себя и совершенно не глядя по сторонам, она поплелась за Лиришем.

Шли они долго, пока улица внезапно не кончилась, упершись в неимоверно высокую белую стену с узкими воротами. Лала в жизни не видела и даже в книгах не читала про строения, на вершине которых человек кажется мышью. Лириш остановился у группы пустынников на дромах и низко поклонился той самой женщине, которая заходила в комнату Лалы. Госпожа сидела верхом на белоснежном дроме, очень похожем на того, что прибыл из Этолы с Лалой.

Рядом стояло несколько рыжих дромов с седоками в синих плащах, чуть поодаль еще два – рыжий и белый. Белый встрепенулся и заурчал, узнав Лалу. Лириш одернул ее, когда она кинулась было к своему старому приятелю:

– Ты недостойна перемещаться на облачных дромах, садись на другого.

Лала замешкалась. Она умела ездить на лошади, хоть и неудобно было с ее ростом. Но дром казался совершенно непригодным для верховой езды – ни седла, ни уздечки. Лала присмотрелась ко всадникам. Дромы под ними были как будто двугорбыми, и пустынники комфортно расположились между горбами. Ей же предлагалось сесть на одногорбого.

– Я не умею…

– Тут нечего уметь!

Лириш подошел к рыжему дрому и повелительно указал ему на землю. Дром смешно сложил передние ноги, немного постоял в задумчивости задом вверх и сложил задние. Лириш надавил на горб, и тот просел посередине, образовав удобную вмятину.

– Садись и просто держи равновесие.

Как только она устроилась меж теплых плюшевых горбов, дром встал и подошел к своим товарищам. Женщина кивнула Лиришу и, не обращая ни на кого внимания, направила своего белоснежного дрома сквозь ворота.

– Лириш, подождите! – Лала вцепилась в курчавую шею дрома и обернулась к уходящему чиновнику.

– Что еще?

– А к кому обратиться, если что? Кто говорит на моем языке?

– Никто, – улыбнулся Лириш и растворился в потоке синих плащей.

Глава четвертая

Рыжий дром, покачиваясь, пошел за своими товарищами, а Лала неожиданно для себя стала тихонечко хихикать, как умалишенная. Ее ждала неизвестность, такая всеобъемлющая, что было даже нестрашно.

Пустыня за воротами обожгла Лалу, лишила на мгновение возможности видеть, слышать и дышать. Какая магия в стене ограждает город от адского пекла? Почему шерстяные дромы идут как ни в чем не бывало по раскаленному песку? Как вообще можно выжить в таком палеве? На эти вопросы, как и на многие другие, ответов пока не предвиделось.

Песок, о цвете которого она размышляла в ночь перед приходом в Этолу, оказался непохожим ни на что. Темно-рыжий, сияющий на солнце и такой мелкий, что барханы казались волнами. Воздух над песком шевелился, тек и заворачивался в тугие прозрачные спирали. И густое небо тоже выглядело волнистым. Лалу замутило. Слишком много волн, даже на корабле ее так не укачивало. Но она не закрывала глаза. Она не могла ни на секунду допустить, что адская жаркая пляска двухцветных волн исчезнет. Медно-синяя лава обволакивала ее, выжигая все, что было раньше. Лала вдыхала невидимый огонь и не чувствовала боли, хотя в груди все горело. Что-то горячее потекло из правого уха, и она коснулась его ладонью. Но на пальцах оказалась не кровь. Восковая заглушка не выдержала знакомства с новым миром, оставив на коже темную дорожку от шеи до ключицы. Лала наконец прикрыла глаза, чтобы не мешать истинные картины со звуковыми. Но ничего не произошло. И тут только до нее дошло, что звуков почти нет! Дромы шагали бесшумно, песок и небо молчали. Тишина, о которой раньше Лала исступленно мечтала, оказалась реальной.

Спутники не обращали на нее ни малейшего внимания, никто даже не обернулся за весь день пути, чтобы убедиться, следует ли она за ними. Никаких дорог, троп или указателей в песках не было. Караван просто шагал за белоснежным дромом с белоснежной всадницей. Шагал. Шагал. Шагал. Лала с изумлением обнаружила, что ей не скучно. Не страшно. Не весело. Мысли, поначалу теснившиеся в голове, улеглись, заморенные дикой жарой. Сделать ничего нельзя, можно просто ждать, что будет дальше. И она ждала, став частью размеренного ритма шагов дрома.

На закате Лала очнулась. Солнце унесло с собой жар и яркость неба, на смену медным отблескам песка пришел густой кровавый оттенок, вернувший Лалу к мыслям о тех, кого она убила. Совершенно неожиданно три трупа стали для нее чем-то вроде тяжелых камней, перекатывающихся внутри пустой головы. Не больно, не плохо, не страшно. Но очень неудобно. И пока солнце не ушло за горизонт, эти камни давили на затылок.

А потом небо высыпало на пустыню все свои драгоценности. Столько звезд Лала не видела даже ночью в темном лесу, да и высоко были те лесные звезды. Здесь же, среди засеребрившихся барханов, бесчисленные и такие низкие, хоть руками собирай, они наполняли ее неведомым ранее чувством. Голова закружилась, как никогда прежде, по коже пробежал мороз, ее передернуло, она протянула руку к ближайшей звезде и свалилась с дрома. Тот не удивился. И никто в караване не удивился, потому что как раз в этот момент прочие дромы аккуратно пали на передние ноги, чтобы седоки спешились.

Пока Лала соображала, что к чему, ее дром отошел к остальным, а его место заняла безмолвная синяя тень. Тень протянула ей небольшой сосуд и пояснила, что это значит. Так Лала выучила первое слово: «пить». Ей было позволено сделать всего лишь пять глотков, но на удивление чуть солоноватой жидкости хватило, чтобы утолить жажду. До Лалы запоздало дошло, что весь адски жаркий день она даже не задумалась о том, что хочется пить. В качестве ужина Лале выдали упругие темно-лиловые фрукты, слегка подвяленные, оставляющие во рту мятное послевкусие. Когда Лала сказала «спасибо», тень вздрогнула. Язык, на котором говорила Лала, казался настолько чужероден здесь, что она решила использовать только жесты.

Напившись и наевшись, Лала стала озираться. Ее спутники плотно запахивали плащи и ложились прямо на песок. Все, даже белая госпожа. Единственной разницей было то, что госпожу присыпали песком, а остальные закапывались сами. Дромы легли поодаль. И все это в полном молчании. Через несколько минут Лала поняла, что она – единственное неспящее существо в этой пустыне. Она не стала закапываться в нежный, еще теплый песок и уснула, уютно устроившись в ложбинке.

Спала недолго. Холод, которого прежде и представить нельзя было, пробрался через плащ и разбудил ее. От пустынного дневного жара не осталось и воспоминания. Выдох мгновенно превращался в мельчайшие льдинки и падал на песок. На ресницах и бровях она чувствовала иней, тело била дрожь. Плащ почти не спасал, и Лала остро и безнадежно поняла, что еще немного,