– Хорошая идея, – поддержал его Скосырев. – У меня тоже давным-давно вырос зуб на этих бездельников, так что умыть их – это святое дело.

– А ничего, что среди бела дня мы в вечерних костюмах? – засомневался Костин.

– Ничего, – успокоил его Борька. – Пусть думают, что у нас праздник. А для этого, – подошел он к цветочнице, – давай-ка вставим в петлицу по белой гвоздике.

И вот два шикарных джентльмена, пуская дым дорогих сигарет и сдержанно раскланиваясь со знакомыми из «Лагуны», отправились в рейс по живописной набережной. Глядя на этих беззаботных и умопомрачительно элегантных красавцев, никому и в голову не могло прийти, что под великолепно сидящими смокингами скрываются выброшенные на чужой берег, никому не нужные русские офицеры, которые от безысходности пустились во все тяжкие и затеяли не совсем честное, подловатенькое дело и что весь этот маскарад – ради успеха этого дела.

Как бы то ни было, показной променад наших компаньонов не остался незамеченным, и к вечеру, когда барон Скосырев и его представительный друг появились в «Лагуне», там все, как один, говорили об их необычной прогулке. Чтобы снять вопросы, барон Скосырев подошел к стойке бара, постучав тростью, попросил тишины и громко объявил:

– Господа, сегодня у всех русских людей необычный день, – на ходу придумал он. – Сегодня – день рождения нашего покойного императора. Как вы, наверное, знаете, император и его семья были зверски убиты большевиками. Но для нас, убежденных монархистов, он жив. Поэтому в день его рождения, по старому русскому обычаю, мы с утра одеваемся как на праздник, а потом весь день пьем русскую водку, – с улыбкой закончил он. – Позвольте и вам, господа, в память Его Императорского Величества Николая II, предложить выпить по рюмке доброй русской водки.

Мгновенно сориентировавшийся бармен тут же наполнил рюмки, а растроганная патриотичным поступком русских офицеров публика с удовольствием отведала где-то раздобытой, еще дореволюционного изготовления, «Смирновской».

Надо ли говорить, что в числе восторженных и даже прослезившихся дам была и леди Херрд. Она стояла неподалеку от барона и не могла оторвать глаз от его статной фигуры, а когда он подошел и, печально улыбнувшись, поцеловал ей руку, леди Херрд пронзило таким сладостным током, что она не удержалась и легким прикосновением руки погладила его по голове. Этого было достаточно, чтобы попасть под новый удар – на этот раз таинственно-зазывного аромата пиренейского снега.

Слава богу, из-за спины барона появился весьма привлекательный мужчина, который поздоровался с ней, почему-то назвав ее «леди Полли».

«Батюшки! – внутренне изумилась леди Херрд. – Да ведь это претендент на руку Мэри. Ай да капитан! В таком виде шансов на успех у вас куда больше. Тем более что вы – друг барона, – не могла не добавить она, – и знакомством с ним я обязана вам. Ладно, чего уж там, – вздохнула леди Херрд, – на днях Мэри будет здесь, а там посмотрим, не забыла ли она своего бравого капитана».

Ужин для леди Херрд прошел как в тумане. Она что-то ела, что-то пила, а когда дело дошло до танцев и барон закрутил ее в нежном вальсе, а потом и в томном танго, она поняла, что погибла, что ради этого обворожительного мужчины готова на все.

Так оно и случилось… Утром, сладостно утомленная леди Херрд обнаружила себя в объятиях барона, и на всем белом свете не было женщины счастливее ее. Надо сказать, что и барон, то есть Борька Скосырев, неожиданно для себя почувствовал к этой женщине что-то вроде влечения, причем не столько сексуального, сколько душевного.

«Дурочка, ты моя дурочка, – почти что с нежностью думал он, гладя ее пушистые волосы, – и что мне с тобой делать? Жалко ведь тебя, ей-богу, жалко. Если бы не твои чертовы миллионы, увез бы я тебя куда подальше и жили бы мы припеваючи! Но без денег никого и никуда не увезешь, а без миллионов припеваючи не проживешь. Заколдованный круг. Эх, как говорит Валька, жизнь наша жестянка! Стоп! – оборвал он сам себя. – Еще ничего не решено с Мэри. Вальке надо помочь – это кровь из носу. Да и план у него какой-то…Что за план, понятия не имею, но чем черт не шутит, а вдруг и вправду попаду на первые полосы газет?! Так что извини, моя дорогая, но…Стоп! – еще раз сказал он самому себе. – Чтобы не путаться в именах, я всегда своим женщинам придумывал какое-нибудь прозвище. Птичка – леди Херрд не подойдет. А может, Ласточка? Нет, не то. Надо что-нибудь про любовь, и обязательно горячее, испанское, чтобы она каждый раз вздрагивала. О, нашел! Ламорес. Если перевести с испанского, это будет примерно то же, что по-русски – Любимая. Именно так, Ламорес, – решил он. – Что может быть приятнее, если женщину каждый раз будут называть Любимой? Ни-че-го! Молодец», – похвалил он себя и решил вставать.

– Ламорес, – прошептал он на ухо леди Херрд. – Пора вставать. Уж полдень на дворе.

– Не хочу, – сладко потянулась леди Херрд. – Пусть этот сон продолжается вечно.

– Пусть, – согласился Борька. – Но сначала неплохо бы позавтракать.

– Позвони в ресторан, пусть завтрак принесут сюда.

– Сюда? – удивился Борька. – По-моему, как-то неудобно.

– Наплевать, – потянулась к халатику леди Херрд. – Дорогой, я что-то не расслышала, как ты меня назвал?

– Ты не поверишь, – начал заливать Борька, – но я проснулся с первыми лучами солнца и с первым щебетом птиц. И думал я только об одном: какое тебе придумать имя, причем такое, чтобы в нем, как в капле росы, отражалось мое непреходящее чувство и чтобы его никто не знал, а я мог произносить его только в минуты страсти, только тогда, когда мы вдвоем.

– И что? – замерла леди Херрд. – Ты придумал?

– Да, дорогая, придумал. Это будет нежное и горячее испанское имя Ламорес. И по-русски, и по-английски оно означает – Любимая.

– Ты тоже Ламорес! – бросилась ему на шею леди Херрд. – Ты мой желанный, мой любимый Ламорес!

Пришлось Борьке о завтраке на время забыть… Зато потом он позвонил в ресторан и, немного стесняясь, заказал такой обильный завтрак, что Ламорес понимающе улыбнулась.

– Не стесняйся, дорогой. Я тоже готова съесть быка. – И как-то пошловатенько, не так, как принято у светских дам, добавила: – Потрудились-то мы на славу, так что калории надо возмещать.

«Еще одно доказательство, что никакая она не аристократка, – меланхолично подумал Борька. – Но это не имеет никакого значения. Главное, что она миллионерша, – цинично заключил он».

Когда Мэри появилась в Сатандере и Борис Скосырев впервые ее увидел, у него возникло такое острое чувство жалости и к ней, и к Валентину, что он несколько дней не находил себе места. Представьте себе худенькое, довольно высокое, нескладное существо, с гладко зачесанными, бесцветными волосами, острым носиком, глазами величиной с блюдце и явно нездоровым румянцем.

«Господи Боже правый, – со щемящим сердцем подумал он. – Черт с ней, с внешностью, но она же больна. У нее что-то с легкими. Ей надо в санаторий, и как можно быстрее».