Мы едем домой сквозь купающиеся в лучах вечернего солнца деревушки, то и дело уступая дорогу курам и козам. В честь Дня матери решаем сходить в ресторан роскошного отеля «Меру», и в нем особенно сильно осознается вся чудовищная пропасть между глинобитными домишками и этим миром стекла и бетона. На въезде в ресторан тотальный досмотр, днище авто проверяют телескопическими зеркалами, в саду отеля оборудована просторная лужайка с бассейном и баром. На террасе восседают одетые с иголочки местные, а также «бледнолицые туристы», отчитывающиеся о своих впечатлениях от сафари по «Скайпу» на другой конец света. У бассейна еще несколько человек лежат в плавках, потягивая напитки. Заказываем сок личи и земляничный молочный коктейль и платим за них сумму, равную недельной зарплате продавца из магазина Еутропии.

Минное поле

До меня постепенно доходит, насколько противоречива реальность в этой стране. Тут есть жизнь местных, а есть жизнь белых. Есть жизнь бедных и есть жизнь богатых. Имеются хаотичные города и нищие деревни. Назрели насущные проблемы с бедностью, гигиеной, здоровьем, преступностью, коррупцией и безопасностью. Посреди беспросветной нищеты вздымаются оборудованные охранными сигнализациями и проверкой безопасности заборы богатых районов. А еще где-то совсем в другом месте имеются бескрайняя природа, девственная природа и мир диких животных – та самая Африка мечты, куда возят туристов. И этого мира местные не видят никогда.

Еще я замечаю, как сложно мне встроиться в эту схему. Здесь я – «белая богачка» (чего не скажешь в Финляндии), повсюду обращающая на себя внимание, и не всегда в положительном смысле. Меня прямо-таки достает мысль, что от местных меня отличают цвет кожи, одежда, бумажник, представления о гигиене, мечты о сафари и даже абсурдный проект под названием «каренбликсен». Я на все смотрю с интересом, хочу все увидеть, все понять. Но возможно ли это? Даже фотографировать не всегда получается. Смогу ли я написать об увиденном, и если да, то как? Хочется написать о том, как чувствует себя финка средних лет, не владеющая местным языком, едущая по следам Карен в Африку, но не знаю, удастся ли мне прилично справиться с задачей – без дурного тона, без пошлого воспевания экзотики (здесь все экзотично) и без взгляда колонизатора (я неизбежно белая, приехала с Запада и я, как ни крути, не способна понять местную культуру). Только если уж меня занесло сюда, то написать придется. Занимаясь правкой текста, мой внутренний цензор вновь и вновь правит написанное, а после я снова расставляю те же слова по местам. Можно ли мне написать «черный» – меня же здесь называют «бледнолицей»? Могу рассказать о бесчестном электрике или меня обвинят в расизме? Может, стоит сделать вид, что я даже не замечаю нищеты и ни разу не подумала о кишечном расстройстве или амебах? (Как тогда, когда не смогла съесть купленную Флотеей в придорожном кафе жареную кукурузу со вкусом чудного попкорна, увидев, что старуха-продавщица щедрой, но чудовищно грязной рукой натерла початок солью.) Прилично ли смотреть на все глазами стороннего человека, чужака? Простят ли меня за то, что я хотя бы пытаюсь понять?

Ни о чем таком я не задумывалась, создавая свою первую книгу о Японии. Я просто выкладывала на бумагу все, что приходило на ум, не заботясь о цензуре или политкорректности. Но в этих записках об Африке меня преследует ощущение, будто я ступила на минное поле.

Вероятно, как бы я ни старалась быть осторожной, не подорваться на этой мине мне все же не удастся!

Ф.

В конце концов, мы едем подписать договор на сафари в офис Эндрю. За столом сидят две его красивые дочери, и я передаю им в герметичном пакетике все содержимое моего банковского счета имени «каренбликсен» – что полнейшее безумие, ведь ради двух недель сафари я выкладываю весь свой бюджет, рассчитанный на два месяца.

Здесь же присутствует мой будущий гид и водитель из местных по имени Фазаль. Ему под тридцать, он доброжелателен и улыбчив. С ним я проведу двенадцать дней и ночей в саванне – вне пределов досягаемости цивилизации, Интернета и телефонной связи.

Думаю о том, что самого важного африканского партнера Карен, с которым она часто оставалась одна и провела восемнадцать лет на плантации, звали Фарах.

Буква «Ф». Должно быть, хороший знак.

[письма Карен]

Карен впервые повстречалась с британским аристократом и охотником на крупных животных Денисом Финчем Хаттоном в апреле 1918 года незадолго до своего 33-летия. Денис был моложе ее на год, но уже занимался организацией сафари в Восточной Африке для высокопоставленных персон. Знавал он и представителей королевской семьи. Это был высокий, худой, утонченный и, по воспоминаниям, – невероятно привлекательный мужчина. На мой взгляд, выглядит он совершенно обычно, к тому же лысоватый – хотя, возможно, фотографии не передают его обаяния. Следующая встреча Дениса и Карен произошла уже через месяц на охоте (их компания застрелила тридцать антилоп, двух шакалов и одного леопарда) – и Карен была совершенно очарована Денисом. Он остался на ужин, а потом и на ночь, и на следующее утро Карен отвезла его в Найроби. Позже она писала домой, что редко случается ощутить такой прилив симпатии и такое единение душ при встрече с новым человеком. Талант и разум – какие редкостные качества!

Карен казалось, что она наконец встретила мужчину всей своей жизни. И хотя Брор поддразнивал ее, она искренне признавала, что единственное, что ее интересует в этой жизни, – это новая встреча с Финчем Хаттоном. Он стал воплощением ее идеала мужчины, и Карен ощущала вдохновение от того, что на «склоне лет» ей посчастливилось встретить такое сокровище. Денис производил впечатление уверенного в себе, образованного человека с хорошим вкусом. Он ставил ей на граммофоне Стравинского, наизусть цитировал греческих классиков, Шекспира и многих известных поэтов. Когда в клубе «Мутайга» кто-то справился насчет белого охотника, ему сказали: старина, вам нужны лучшие, а потому обратитесь к Бликсен или к Финчу Хаттону. На сафари, устраиваемых Денисом, присутствовали лучшие повара, столы сервировались хрустальными бокалами на белоснежных скатертях, подавались лучшие вина и, разумеется, играл граммофон. Ужин накрывали ровно в девять часов вечера. Подавался суп, только что подстреленная дичь и выпеченный утром хлеб. А в 1928 году во время сафари для принца Уэльского устраивался вечерний чай после четырех часов пополудни. У Дениса было отменное чувство юмора. Однажды он полетел из Африки в Лондон послушать оперу и улетел обратно, даже не повидав никого из родственников. (Справедливости ради замечу, что в те времена перелет в одну сторону длился шесть дней, так что эта история может быть и не совсем правдива.) В другой раз один лондонский приятель послал Денису телеграмму с вопросом, знает ли он адрес некоего N. После того как гонец через несколько недель доставил телеграмму в богом забытое место на сафари, Денис ответил телеграммой: «Знаю». Его не особенно заботило, что подумают другие, он всегда поступал именно так, как ему хотелось. Он совершенно не собирался связывать себя узами брака. При этом Денис вызывал неизменное восхищение, где бы ни появлялся. Даже Брор гордился тем, насколько «высокородный» у его жены воздыхатель, и представлял его всем фразой «мой хороший друг и любовник моей жены». Карен настолько ценила Дениса, что даже не писала о нем в своих книгах, в то время как в других источниках за ним закрепилась отвратительная кличка «плейбой».