под дверь внутрь помещения.

Она все еще поет, и я узнаю ее: Одиннадцатая. По лицу я не опознала бы ее, потому что когда человек в комбинезоне, многого не разглядишь.

Сейчас она в ночной рубашке, расчесывает волосы и напевает под тихую музыку.

Она была добрее прочих докторов и медсестер. Когда боль становилась особенно сильной, пела мне песни. И не пошла с другими, когда меня повезли на лечение.

Стою и разглядываю ее. Лицо кажется добрым.

Выключив музыку, она ложится в постель. Рядом книга, она раскрывает ее и начинает читать.

На стене фотографии — дети. Почти все — подростки старше меня, только одна девочка младше других, наверное, моя ровесница, лет двенадцати или тринадцати. Рассматриваю одну фотографию. На ней Одиннадцатая улыбается, приобняв худенькую бледную девочку, устремившую взгляд в камеру.

Как она может здесь работать и позволять им делать со мной такие вещи, которые никогда не позволила бы делать с этой девочкой?

Внутри меня шевелится злость. Она не пошла с докторами лечить меня, потому что не хотела думать о том, что со мной сделают. Вот и все, не так ли?

Из громкоговорителя на стене доносится сигнал: бип-бип. Она опускает книгу и прислушива-ется.

— Внимание. Это не учебная тревога. Немедленно отправляйтесь на свои пункты сбора для прохождения процедуры обеззараживания. Не покидайте пункты, пока не получите разрешение.

20

ШЭЙ

КИЛЛИН, ШОТЛАНДИЯ

До начала отсчета 13 часов

Мы уже вышли на неприметную тропинку, которая постепенно становится все круче. Я к ней привыкла, и у Кая дыхание не тяжелее, чем у меня.

Словно чувствуя мой взгляд, он поворачивает голову и улыбается.

— Ты поднималась сюда на велосипеде?

— Да.

— Часть пути проходила пешком?

— Сначала да. Но больше не хожу. — Я ухмыляюсь.

— Почему?

Колеблюсь, потом отвечаю честно и сама удивляюсь этому:

— Здесь особо нечем заняться, но дело не в этом. Когда делаешь над собой усилие, мир словно отдаляется.

Кай кивает, словно объяснение полностью удовлетворяет его.

Идем дальше. Солнце взбирается все выше и выше, мы зигзагами поднимаемся по склону. Сквозь листву пробивается свет, рисуя на нашей одежде и тропинке пятнистый узор. Потом в листве появляется разрыв, и солнце согревает наши лица.

Я останавливаюсь.

— Думаю, она была где-то здесь, когда я впервые ее заметила. Я стояла немного выше и увидела что-то красное, мелькающее между деревьями ниже. Обычно здесь никого не встретишь; это не пешеходный маршрут. Поэтому я следила и думала, кто бы это мог быть.

Продолжаем подъем, пока не добираемся до моего места.

— Вот тут я стояла, когда увидела ее. Я здесь всегда останавливаюсь и прислоняюсь к изогнутому дереву, вот к этому. — Я показываю.

— Можешь сделать вид, что ты — это она? Иди туда, где она была, когда ты ее увидела, а я останусь здесь и буду тобой, — предлагает он. Я в нерешительности замираю. — Пожалуйста.

— Ладно.

Кай прислоняется к моему дереву. Я иду назад, к тому месту, на котором впервые заметила Келисту.

И вот я — Келиста. Вспоминаю, как она двигалась, и иду обратно вверх, как шла она. Кай помнит слова, которые я ей сказала тогда, и произносит их. Я отпрыгиваю и поворачиваюсь на звук его голоса, как это сделала она; потом успокаиваюсь, увидев его. Иду дальше. Отвечаю «нет», когда он спрашивает, не заблудилась ли я.

Поднимаюсь по тропинке все выше, он следует за мной. Догоняет меня, когда я выхожу к дороге.

— Что-то такое в тебе есть… То, как ты двигаешься, эти черные волосы… Не знаю. Я на секунду вообразил, что ты — моя сестра. — Сосредоточенный взгляд теперь сменяется болью, такой сильной, ощутимой, что я вздрагиваю, посмотрев на него.

— Мне жаль, что я не остановила ее, не заставила поговорить со мной. Если она от кого-то убегала, то почему бы ей не рассказать мне? Не понимаю. Но я должна была сделать что-то еще. Если бы мы только не уехали следующим утром, я бы услышала, что она пропала, и пошла бы прямиком в полицию.

— Не вини себя. Это я должен был находиться рядом. Должен был приехать с ними. Мама просила, чтобы я поехал, но я слишком был увлечен времяпрепровождением со своими друзьями, — говорит Кай, и лицо его искажается мукой. Он винит себя, так же, как и я. Но никто из нас не виноват, верно?

Не мы управляли автомобилем, который увез ее.

21

КЕЛЛИ

ШЕТЛЕНДСКИЙ ИНСТИТУТ, ШОТЛАНДИЯ

До начала отсчета 12 часов

«Это не учебная тревога».

Повсюду испуганные лица. Бегущие люди. Щелкают закрывающиеся двери.

И новый звук: пронзительная многоголосица панических криков.

Иду на этот звук. Кажется, он доносится из кинозала.

Лампы включены; на экране продолжается фильм, но кино уже никто не смотрит.

Женщина, споткнувшаяся в кафетерии, лежит на полу возле заднего ряда. Ее трясет, она стонет. Несколько человек в защитных костюмах загородили дверь и никого не выпускают. Злые лица, испуганные взгляды… Люди отошли от женщины как можно дальше и столпились у экрана. Две медсестры, за которыми я ходила, тоже здесь; одна из них рыдает. У другой на лбу капли пота.

— Мне нехорошо, — говорит она.

Потом падает, и ее подруга пронзительно кричит.

22

ШЭЙ

КИЛЛИН, ШОТЛАНДИЯ

До начала отсчета 11 часов

В его глазах пустота. Стиснув зубы, он делает над собой усилие.

— Ты не виноват; не больше, чем я, — говорю я, потому что надо сказать эти слова. Кай кивает, но я вижу, что он со мной не согласен. Он снова спрятался за броней, и я даже не уверена, что смысл моих слов дошел до него.

Мы молча спускаемся с холма назад, в Киллин.

23

КЕЛЛИ

ШЕТАЕНДСКИЙ ИНСТИТУТ, ШОТЛАНДИЯ

До начала отсчета 10 часов

Кто-то находит выключатель и останавливает фильм на экране. Никто его больше не смотрит, но теперь их охватывает еще больший ужас.

Всем слышно, как женщина у заднего ряда кричит от боли.

Люди в комбинезонах подбирают медсестру, упавшую возле подруги перед киноэкраном, и относят к заднему ряду, к лежащей там женщине. Ее напарница не двигается с места.

Скоро она тоже зайдется в крике.

24

ШЭЙ

КИЛЛИН, ШОТЛАНДИЯ

До начала отсчета 9 часов

Кай встает из-за стола навстречу полицейскому, которого мы ждем; он приближается к садику кофейни. Они пожимают друг другу руки, обмениваются парой слов и идут ко мне.

— Рад встрече.