Ночью я долго не могла заснуть — всё мерещились в темноте жуткие хари и зелёные лапы с чёрными когтищами, тянущиеся ко мне. Пусть я не мягкая и не сладкая, но страшно было всё равно. Повезло мне, что сюда невредимой добралась!

Оставаться в «Красной гусыне» насовсем я не хотела. И потому, что поняла, что мне и в самом деле платят мало, когда услышала, как одна подёнщица сказала другой, что три серебрушки за эту неделю потратит на ярманке, которая будет в выходной. А работали подёнщицы в два раза меньше Уны и меня. И выходной у них был. И, главное, им никто не запрещал болтать и смеяться за работой. А стоило мне открыть рот — как тут же появлялась Марка и либо одёргивала, либо отсылала поливать огород. Где, кроме как с чучелом на палке, беседовать было не с кем.

Зато я осознала другое, очень важное. Что, хоть ушла я из дома от отчаянья, не зная, что со мной станется, но, может, и не пропаду. Выходило, что прокормить себя я всяко сумею. А если найти работу, где есть с кем поговорить, так мне ещё лучше, чем в Красных Соснах, будет. Потому что сама себе хозяйка и никому не обязана.

Походя я присматривалась к тому, как ведут себя приезжие, глаз-то мне Марка не завязывала. Как сидят за столом, как едят, как здороваются и кланяются. Поклоны в пояс, как делала я, тут никто не бил. Или кивали, или кланялись, чуть-чуть наклоняясь вперед. А девки — пару раз такое видела — смешно приседали, склонив голову и держа спину прямой. Однажды, когда мы убирали нумер и Марка вышла за свежим бельём, я попробовала присесть перед зеркалом, так вышло по-дурацки до ужаса. Так что решила, что буду, если понадобится, просто кланяться, как парни.

Иногда, когда я копалась на огороде, забегал Коржик. Как ни странно, я была рада. Поговорить-то хотелось. Хоть с кем-то. Марка только одёргивала да отчитывала, Уна молчала или выла на ночь глядя песню про Алику на погосте, а к остальным меня не подпускали вовсе. Правда, толку от Коржика было немного. Когда я спросила его про гоблинов, он только заржал. Зато я приладилась тянуть из него, как пишутся буквы и слоги — по паре за раз. Хоть какая, да польза.

Последний месяц лета почти закончился, и я понимала, что нужно определяться, как быть дальше. То ли попробовать прибиться к торговому каравану, идущему на запад, то ли отложить до весны. Кумекала и так и эдак. Если поработаю в «Красной гусыне» до апреля, так у меня будет аж тридцать серебрушек — больше половины золотого! Тогда можно и одёжу поприличнее справить, и в город без опаски идти. И на мага, наверное, хватит. А ещё я услышала, что в Марен-Каре ярманки бывают два раза в год — не только осенью, но и весной. То есть попутный обоз точно сыщется, было бы чем заплатить.

Но оставаться тут хотелось не особо. И обидно было, что платят мало, и скучно быть всё время одной. Мне даже стало казаться, что Марка нарочно не даёт мне ни с кем разговаривать. Не потому, что это работе мешает, а чтоб я чего-то не узнала.

Однажды мы с Маркой и Уной пошли на речку, полоскать бельё. Время Марка выбрала несусветное, настолько спозаранку, что даже собаки ещё не брехали, спали. Трава была в росе, дорогу затянул туман, а к реке пробирались мелкими шажками — там пелена была вовсе непроглядной. Но пока отполоскали три здоровенные корзины, пока отжали, встряхнули да сложили, чтоб потом удобно развешивать, наступило настоящее утро. И на дороге от села показалась группка молодых баб — звонкие голоса и смех в утренней тишине разносились далеко… Я было обрадовалась, да зря. Марка тут же засобиралась, причём идти предложила не по дороге, а напрямки, через овраг. Мол, пора, дела ждать не будут.

Я настолько была занята тем, что смотрела под ноги, боялась споткнуться и думала, как бы не уронить корзину и не извалять чистое бельё в пыли, что и не заметила, что путь лежит через кладбище. Может, всё б и проворонила, если б Уна вдруг надрывно не затянула своё: «Ала, Алика, птичка ма-алая…»

Марка начала громко ругаться. Я заозиралась и чуть не выронила бельё — вокруг торчали надгробные камни да вешки. Уна, забрела куда-то в сторону — стояла перед большой грудой камней, пела и раскачивалась, не выпуская корзину из рук. Из груды торчала вешка с дощечкой, на которой чёрными буквами было написано имя. Прищурившись, разобрала — первая и последняя вроде «А». Имя недлинное. Догадка прострелила молнией — неужели там лежит Алика? Неужели песня — не просто так? Или это совпадение?

Ясно, что Марка ничего не скажет. А с Уной не потолкуешь. Только получалось не совсем понятно… Решила спросить у Коржика — вдруг тот что слышал?

Коржик, как по заказу, возник, когда я после обеда пошла рвать к ужину укроп с петрушкой и собирать огурцы.

— Коржик, привет!

— Привет! Ты что сегодня такая добрая, сама здороваешься?

— Да спросить хотела. Ты ж всё тут знаешь. Скажи, кто такая Алика?

— Алика? А зачем тебе?

— Да Уна про неё песню без конца поёт.

— Мало ли про кого поют, — фыркнул Коржик.

— А сегодня мы с речки через погост шли, так там могила, — не отступала я.

— А-а… Ну была такая, приболела да померла.

— А отчего померла?

— Отчего, не отчего… Просто померла. Всяко лучше, чем если гоблины… Ну, я пошёл, мне пора!

Мне показалось, или он чего-то недоговаривает?

Как бы выяснить?

Только надо ли мне это знать?

Может быть, потому, что была встревожена из-за Алики, а, может, просто оттого, что устала от молчанки, но днём я подошла к Вареку и сказала:

— Дядя Варек, Марка вроде мной довольна.

— Ну и?..

— И работаю я с утра до вечера, без выходных, больше, чем любая подёнщица.

— Ну и?..

— А они получают больше! — припечатала я.

— Да ну-у? Точно знаешь?

— Да, своими ушами слышала, — решила я не сдаваться.

А если не прибавит, так уйду. Теперь у меня опыт есть, в другое место легче будет пристроиться.

— Экая ты резвая. А что живёшь да столуешься здесь бесплатна! — не забыла?

Я смутилась. И в самом деле же тут и ем, и сплю. Но решила не отступать, вспомнив, как, услышав о моей оплате, скривился Коржик.

— Всё равно серебрушка — очень мало!

Варек поскрёб пятернёй подбородок, разглядывая меня в упор. Прищурился, кивнул каким-то своим мыслям:

— Ладно, накину. Пусть будут целых две. Но и работы добавлю. Так будет справедливо.

Две? Я округлила глаза. У меня вышло! Это скока же тогда я к весне смогу скопить?

Работы и впрямь прибавилось — Марка поручила мне дойку коров и заботу о птичнике. Я не спорила. Ничего, что вставать на час раньше, оплата-то теперь в два раза больше!

А по вечерам мне полагалось надевать красную рубаху, подвязывать волосы красной же лентой и не только носить еду с кухни, но больше времени проводить в зале — вроде как помогать Вареку разливать пиво. Запах спиртного — кислый, раздражающий — мне не нравился, как и липкие взгляды пьяных мужиков, но зато теперь можно было послушать, о чём говорят. Сорокопута ещё не поймали, урожай в этом году выдался хороший, скоро пора свадеб, а потом настанет время платить налоги лорду.