Проходя мимо репродукции «Гвоздика, лилия, лилия роза», периферийным зрением Джон заметил в картине что-то новое и чудовищное, китайские фонарики стали слишком яркими, их оранжевый свет заливал теперь слишком уж большую часть полотна, как будто одну или обеих девочек в белых платьях охватил огонь, но поворачиваться к картине и направлять на нее луч фонаря он не стал.

Телефоны надрывались в гостиной, кабинете и на кухне. Паузы между звонками вроде бы сократились, а сами звонки звучали более резко и призывно.

Джон сдернул плащ со стойки, не остановился, чтобы надеть его. Едва распахнул входную дверь, телефоны перестали звонить.

Выйдя на крыльцо, уже ушедшее под крыло ночи, он подумал, что слева от себя видит на качающемся диване какую-то фигуру. Именно на этом диване сидел голый и залитый кровью Билли, дожидаясь приезда полиции. Но, осветив диван лучом фонарика, Джон нашел его пустым.

Он запер дверь, надел плащ, нащупал в кармане ключи от автомобиля, поспешил в дождь, забыв накинуть на голову капюшон. Ледяные капли падали на лицо, на руки.

В автомобиле, заведя двигатель, он услышал собственный голос: «Началось», выразив тем самым подсознательную уверенность, которую, скорее всего, не хотел озвучивать.

Нет. Не уверенность. Это же чистое суеверие. Ничего не началось. Того, чего он боялся, случиться не должно. Не могло случиться. Никогда.

Задним ходом «Форд» выкатился с подъездной дорожки дома Лукасов на улицу, штакетник заборов блестел в свете фар, тени плясали.

Дворники сметали воду с лобового стекла, дождь казался грязным, заразным.

Уже в ночи Джон Кальвино поехал домой.

Я Олтон Тернер Блэквуд, и я помню…

В южной башне высеченные из мрамора ступени меж каменных стен спиралью поднимались на четыре этажа к круглой, диаметром в четырнадцать футов, комнате. Четыре пары окон, с фигурными стеклами, открывающиеся поворотом ручки. Потолочные балки. На одной балке она и повесилась.

Богатство семьи началось с железных дорог. Возможно, тогда это были честные деньги. В двадцать один год, невероятно честолюбивый, Терренс Джеймс Тернер Блэквуд — Тиджей для его ближайших соратников, что не синоним друзьям, — унаследовал все. Он приумножил это богатство, издавая журналы, снимая немые фильмы, возводя жилые дома, покупая политиков.

Тиджей поклонялся одному. Он не поклонялся деньгам, точно так же, как житель пустыни не поклоняется песку. Он поклонялся красоте.

Ровесник века, Тиджей построил замок в 1924 году. И называл его замком, пусть и грешил против истины. Он построил большой дом с элементами замковой архитектуры. Некоторые залы смотрелись замечательно. Снаружи, с любого угла, дом выглядел чудовищно.

Он поклонялся красоте, но не знал, как ее создавать.

В одном смысле дом являл собой полную противоположность Тиджею. Тот был писаным красавцем. И его поклонение красоте отчасти являлось и поклонением самому себе. Но его внутренняя сущность чудовищностью соперничала с наружностью дома. Его душа не сверкала драгоценными камнями, ее покрывала заскорузлая корка. И даже сам Тиджей не знал некоторых из жутких желаний, которые эта корка формировала.

Огромный дом назвали Краун-Хилл (так назывался холм, на котором его и построили). Участок площадью в двести восемьдесят акров занимал часть северного побережья, которое считалось опасным. Любое побережье, естественно, опасно: земля спускается к хаосу бескрайних вод.

Джулиан Хатуэй была самой знаменитой и любимой зрителями актрисой немого кино. Она снялась и в двух звуковых фильмах. Один стал классикой — «Круг зла». Вроде бы она вышла замуж за Терренса Блэквуда в 1926 году, в Акапулько. Но официально они не поженились. Она переехала в замок, который таковым не был. В 1929 году, двадцативосьмилетняя, ушла из кино.

Маджори, своего единственного ребенка, Джулиан родила тоже в 1929-м. Когда-то знаменитая кинозвезда повесилась четырнадцатью годами позже. По-прежнему красавицей. Осталась красавицей даже в смерти. Возможно, особенно в смерти.

В семье Блэквудов появлялись все новые поколения. Десятилетия спустя Анита Блэквуд дала жизнь правнуку Тиджея. Терренс, ценитель красоты, потребовал, чтобы уродливого младенца отдали в приют. Отец, разумеется, согласился. Но Анита не допустила, чтобы ее сына выбросили, как мусор.

Со временем, возможно, она пожалела о своем решении. С годами, пусть Анита и научила его читать в юном возрасте, во всем остальном она все больше удалялась от сына. И в конце концов оставила его в Краун-Хилле, на милость бессердечного старика.

Просто уехала. Не попрощавшись. Люди говорили, что мальчик, собственный сын, всё больше пугал ее, его тело и лицо вызывали растущее отвращение.

В девять лет брошенный матерью уродливый мальчик переехал из дома для гостей, в котором с ней жил, в круглую комнату на вершине южной башни.

Этот мальчик еще не стал мной. Со временем ему предстояло стать.

Мальчик ненавидел старого Тиджея. По многим причинам. Из-за того, что его пороли.

Из-за комнаты под крышей.

Электрический обогреватель отапливал ее зимой. Благодаря близости океана летними ночами духоты в ней не чувствовалось. В комнате установили туалет и душевую кабину. Матрац на полу служил удобной постелью. В подушках недостатка не было. Кресло и стол собрали прямо в комнате, потому что их не удалось бы поднять по винтовой лестнице. Завтрак и ленч приносил официант. По внутреннему телефону мальчик мог заказывать любые сладости. Ему разрешалось брать книги из огромной библиотеки.

Мальчика обустроили со всеми удобствами, но оставили одного. Комната под крышей находилась над всеми и далеко от всех.

По вечерам, когда все отходили ко сну и если не было гостей, ему разрешалось спуститься в дом. Поздний обед приносили мальчику в библиотеку. Он ел с одноразовых тарелок одноразовыми приборами. Что прикасалось к его рту, не должно было коснуться рта другого человека, хотя ничем заразным он не болел.

Слугам запрещалось разговаривать с ним, а ему — с ними. Если слуга нарушал это правило, его увольняли. Старик платил им очень хорошо и чтобы они не разговаривали с мальчиком, и чтобы не рассказывали окружающему миру ни о нем, ни о порядках, царящих в Краун-Хилле. Никто не хотел рисковать такой работой.

Если мальчик пытался завязать разговор, они доносили об этом. И тогда мальчика пороли в личных апартаментах старика.

Он ненавидел Тиджея. Он ненавидел Реджину, и он ненавидел Мелиссу. Реджина, сестра Аниты, приходилась старику внучкой, а Мелисса, дочь Реджины, правнучкой. Обе, в отличие от мальчика, были красавицами, а потому могли ходить и ездить, куда и когда хотели. Реджина и Мелисса разговаривали со слугами, и слуги разговаривали с ними. Но, следуя запрету Тиджея, ни одна из них не разговаривала с мальчиком. Случайно он услышал, как Реджина и служанка перемывали ему кости. Как же она смеялась!