они «любят друг друга» напоказ и обнимаются всегда в самых людных местах. Я думал, что это и есть маленькая проекция на человеческий мир: все люди, независимо от возраста, фальшивят и играют роль хамелеонов, приспосабливаясь к новым обстоятельствам и новым людям.

И когда я в очередной раз не мог спать из‑за своей проклятой бессонницы, стоял на балконе и провожал взглядом мятежные чёрные облака,  худенькая девочка  в  фиолетовом  пальтишке выбежала на улицу и принялась испуганно озираться. В это же время к подъезду подъехал новенький мотоцикл (уверен, что угнан), и наш самовлюблённый байкер схватил Сашеньку и куда‑то увёз. Я ощутил тошноту, которая охватила меня с такой силой, что Сартр в эту ночь так и остался недочитанным. Лёг на кровать, положил руки под голову и задумался: «Почему человеку всегда нужно быть чем‑нибудь одержимым? Одержимым любовью, одержимым наркотиком, одержимым идеей. Почему так хочется чувствовать себя чьим‑нибудь рабом? Почему так нравится подчиняться? Почему необходимо медленно убивать самого себя?» Да, я всё больше и больше ненавидел людей, с тех пор как начал постигать их сущность. Я изолировался от общества, ни с кем не заговаривал, не заводил знакомств, доведя свою мизантропию до предела.

Через некоторое время я узнал, что Сашенька беременна. Тарелка со звоном полетела прямо в стенку, интеллигентный хозяин взорвался нецензурной бранью, а Сашенька зарыдала в голос и забила кулаками по стене. Скоро все соседи говорили, что дочь богатеньких бизнесменов забеременела в 14 лет и что, скорее всего, она будет рожать, потому что дед‑врач не позволяют ей делать аборт. А Сашенька возненавидела своего любовника и, разумеется, во всём винила его одного, ведь она не знала, что дети получаются так просто.

Я сидел на скамейке около подъезда и презрительно всматривался в это белое озлобленное лицо. Сашенька – напротив меня – наматывала на палец свои жидкие волосы. Я думал, что это истинная дочь Евы и что женщины страшно падки на мужские слова. И змей – это только символ, и съеденное яблоко – метафора; Ева – воплощение всех таких маленьких и больших Сашенек, пример для подражания… А как охотно ей подражают!

Кем‑то избитый горе‑байкер присел рядом с ней и неуверенно откашлялся. Я пытливо посмотрел на него: «Ну, и что теперь будешь делать?» А он искоса взглянул на меня, ясно давая понять, что я третий лишний.

– Саш, прости.

Я закрыл лицо газетой, чтобы скрыть застывшую саркастическую усмешку. «Прости? И это всё, что ты можешь сказать? Думаешь, одним словом можно что‑то исправить?» Надеюсь, Сашенька подумала так же…

Но нет, она бросилась к нему в объятия, когда услышала:

– Я знаю выход.

– Правда? 

В следующем номере газеты напечатали о самоубийстве влюблённых подростков‑героев, воспитанных извергами‑учителями. Писали, что виновата во всём школа и, конечно, семья, а ещё рок‑музыканты, восхваляющие смерть. И вообще, ребята не сами бросились с крыши – это человечество толкнуло их в бездну.

Никто и не понял, что дело, конечно, в слабости воли. Только человек думает, что лучше кончить всё разом, чем преодолевать трудности. Я вдруг понял, что самоубийство – это побег труса.

Листаю свою газетёнку, и на каждой странице – человек, человек, человек… что‑то натворил, в чём‑то виновен… Господи, куда мы идем? Неужели я тоже… со всеми? Нет, я их всех выше, лучше, я не такой, как они, не чудовище, не монстр…

Странник вспомнил, что однажды прочитал где‑то одно стихотворение, влюбился в него и даже выучил, а потом всё‑таки забыл, потому что на протяжении нескольких лет ему было не до поэзии. Каким злобным, бесчувственным он тогда был! Мужчина закрыл глаза и совершенно чётко увидел строчки, точно они были написаны на бумаге:

Но быть живым, живым и только,

Живым и только до конца 2 .

Он задумчиво облокотился на деревянный столик и осмотрелся. Всё как будто оставалось прежним: слабоумная девочка качалась на качели, мальчишки играли в песочнице, бросались в неё песком и смеялись, показывая пальцем, а она тоже смеялась, потому что не понимала, что её обижают. А наверху обнимались неразлучные облака, птицы кружились в небе и пели чудесные песни о вечном; человек достал из рюкзака путевой блокнот и набросал:

Другие по живому следу

Пройдут твой путь за пядью пядь,

Но пораженья от победы

Ты сам не должен отличать.

И должен ни единой долькой

Не отступаться от лица…

И улыбнулся, проговорив дальше уже вслух:

Но быть живым, живым и только,

Живым и только до конца.

Жёлтая бабочка доверчиво присела к нему на ладони, а через долю мгновения закружилась неподалёку, такая лёгкая и невесомая, что человек вдруг подумал: «В танцах бабочки и есть смысл нашей жизни. Стоит лишь понаблюдать за её полетом, и книга твоего сердца распахнётся на нужной странице. Только читай и сознавай…»

Полная женщина в цветном платье выскочила на улицу и грозно закричала:

– Маша, быстро домой!

Но девочка как будто не слышала; она продолжала качаться.

– Маша, кому я сказала? – женщина резко остановила качели и дала дочери оплеуху. Глаза матери гневно сверкали.

– Это ещё что такое? Опять вся грязная? – она быстро стащила дочь с качели. Девочка не отвечала и не переставала улыбаться; это страшно раздражало взбешённую мать, но Маша не понимала, из‑за чего человек вообще может так расстраиваться.

Странник заметил внутреннюю борьбу, которую вела женщина – борьбу между настоящей злобой и сознанием, что Маша – её родная дочь.

Мать схватила её за руку и повела за собой, девочка не сопротивлялась, она издавала какие‑то непонятные звуки, похожие на сирену. Прохожие тяжело вздыхали и с сочувствием глядели на женщину. И только странник смотрел на девочку с явной симпатией. Он размышлял, что слабоумные, может быть, вовсе не слабоумные, в своём мире они живут по‑настоящему ярко и свободно. А это значит, что в голове Маши – целый мир и целая жизнь, сознание идеи этой жизни, из‑за чего она и не может быть такой, как все. Как будто поражённый молнией, мужчина подбежал к матери, намереваясь сказать ей самое важное, но та только недовольно проворчала:

– Ну чего вы встали на дороге? Не видите, я тащу эту каракатицу?

А странник смотрел на неё невинным, светлым взглядом и спрашивал, как ребенок:

– Почему вы её так не любите?

Мать оторопело поглядела на незнакомца, а девочка вдруг замолчала и подняла голову к