Дети казались непреклонными, и все же не пытались заставить ее замолчать.

– Разве вы не можете завязать мне чем-нибудь рот или просто заклеить его скотчем, коли на то пошло?

– А, ты видела это в старых фильмах, – сказал Пол, подергиваясь. – Через такой кляп ты сможешь говорить, а скотч можешь отклеить с помощью слюны.

– Да, с помощью слюны, – подтвердила Дайана.

– Откуда вы знаете?

– Он прав, – сказал у нее из-за спины Джон.

Барбара опустила голову и глубоко вздохнула. Возможно, они правы.

– Ладно, но вы же еще не готовы идти купаться. Не могли бы вы хотя бы на пару минут оставить меня в покое? – Она подняла голову и попыталась оглянуться через плечо. – Ну же, Джон.

Тот обиженно вздохнул.

– Ладно. На пару минут.

Однако поговорить Барбаре было не с кем. Все они вышли из комнаты, чтобы переодеться в купальные костюмы, а когда вернулись, то были полны решимости.

– Спасибо, – с горечью в голосе сказала она и открыла рот.

Дальше – ничего, только скотч, оцепенение, неподвижность и тишина.

С радостным гиканьем дети выскочили из дома и направились к реке, оставив Дайану первой караулить пленницу. Барбара несколько раз пыталась издавать звуки и привлечь ее внимание, но тщетно. Уши и щеки Барбары горели огнем от злости и унижения. Ее игнорировали.

Дайана беззаботно свернулась калачиком на кровати у Барбары за спиной и стала читать. Барбара слышала об этой книге недавно – та казалась слишком взрослой для Дайаны. Книга месяца по версии Книжного клуба, она была посвящена мифологии и древним временам (и, если верить рецензиям, изобиловала сексом и всякими страшными событиями). Тем не менее, Дайана читала с увлечением. Барбара видела ее отражение в зеркале на туалетном столике.

Лицо девушки было бледным, строгим и отстраненным. Если бы Барбара и смогла поговорить с ней, то не было никакой уверенности, что она получила бы хоть какой-то ответ.

2

Вечерело, но на улице было еще светло. Вымыв посуду и разделив мусор – «твердые» отходы на засыпку, бумагу на сжигание, овощи на компост, – Джон Рэндалл спустился по ступенькам своей веранды и остановился, глядя в какую-то точку между небом и землей.

Дом Рэндаллов был ближайшим к дому Адамсов и располагался выше по реке, а разделительной линией проходил ручей Оук-Крик. Как и дом Адамсов, он смотрел окнами на воду, но на этом сходство заканчивалось. Старое, сильно разросшееся за счет пристроек каркасное здание с верандами и декоративными украшениями, странно расположенными дымоходами и крышей с необычными углами наклона стояло на холме, глядя окнами почти строго на запад, на слияние ручья и реки. От него к болотистому берегу спускалась постриженная Джоном лужайка. У ее дальнего края скопилась вода и начиналась полоса полузатопленного тростника. Со стороны ручья та же самая лужайка тянулась до самого края воды, где стоял однодосочный, посеревший от непогоды причал.

Все эти достопримечательности вызывали довольно приятные чувства. Дул слабый ветерок, река, отражающая сумерки, была обманчиво голубой и чистой, а ее поверхность нарушалась лишь рябью от снующей тут и там рыбы. Находящийся слева ручей Оук-Крик, наоборот, тонул в тени. Еще через двадцать минут он сольется с темными сосновыми зарослями на участке Адамсов. Порхали светлячки, спорили лягушки, от остывающей земли исходил слабый запах пыли – все это производило благостное впечатление. Однако этот пейзаж уже давно не нравился Джону. Он ощущал себя здесь, как в тюрьме. Виновато было не столько место, сколько процесс, система, из которой он не мог вырваться и даже не знал как. Он рос, и они его ждали. Построенные планы.

Если он получит хорошие оценки – а они были вполне приличными, – через два года, в такой же позднеавгустовский вечер он поедет учиться в колледж. Еще четыре года с летней подработкой, плюс эти ближайшие два, итого шесть лет. После этого он займется семейным бизнесом в Брайсе или устроится на работу, и… что потом?

Отсутствие ясности и мотивации у Джона в этот момент не было связано с плохой подготовкой. Причина и следствие, работа и вознаграждение были вбиты в его голову и укрепились там с самого начала. Просто он настолько усвоил эти понятия, что находил их избитыми и банальными, недостойными ожиданий и стремлений.

Дело в том, что Джон – вполне предсказуемо – хотел свободы. В соответствии со своей природой (если бы он раскрыл ее), ростом, весом, силой, умом и желаниями он готов был стать чьим-либо подмастерьем, оказаться там, где велись войны, запускались ракеты, управлялись корабли и пересекались ледяные шапки. Готов был встречаться с девушками и любить. Его дух не только согнулся под тяжестью лет, практически отделяющих его от всего этого, но и надломился от осознания того, что его мечты никогда не сбудутся, если он не вытерпит эти тяжелые предстоящие годы.

Когда полковники начинали командовать, а космонавты – летать в космос, им было почти сорок! Тебе говорят, кем ты можешь стать, но правда заключается в том, что это невозможно получить, когда захочешь. А когда наконец получаешь, то уже становишься старым и скучным, как и все остальные. Это гасило амбиции – взросление занимало слишком много времени, – поэтому Джон не строил никаких планов и не позволял себе почти никаких начинаний. Он был вправе судить, что таковым является большинство людей. И, по его мнению, ничто из того, что предлагали ему взрослые – учитывая необходимые предварительные условия, – не стоило и выеденного яйца. Мир только и ждал, чтобы убить его или, по крайней мере, ту его часть, которую Джон считал лучшей. Ну и черт с ними всеми. Он перешел в режим автоответчика – «Да, сэр», «Нет, мэм», – и стал плыть по течению. Таким был в душе Джон Рэндалл, тот, который открывался самому себе в долгих, частых приступах саможаления.

Однако любой, кто в данный момент увидел бы Джона Рэндалла, ошибся бы относительно его истинной сущности. В самом деле, незнакомому глазу он, стоящий у подножия крыльца, мог показаться настороженным, собранным, эмоционально заряженным и даже нетерпеливым. Если последние дни он и был рассеянным, то лишь потому, что оказался внезапно заворожен. Сам того не ожидая и не желая, он столкнулся с настоящей жизнью. Вдруг почувствовал себя живым, хоть и не посмел никому рассказать об этом.

Оставив позади дом и шум постоянно работающего телевизора, Джон спустился по лужайке к пристани и забрался в свою лодку. Там, за ручьем, меньше, чем через двадцать