Так случилось с первых шагов, сделанных Шекспиром на театральном поприще, так продолжилось и в посмертной оценке его творчества. В первой редакции эту оценку произвел Бен Джонсон. Как и Шекспир, он (приемный сын каменщика) университетов не кончал, но, в отличие от Шекспира, был самым признанным среди драматургов эрудитом и знатоком античности. Начало его классической образованности было положено в школе, а продолжено самостоятельным трудом. Именно ему принадлежит самый памятный отзыв о Шекспире.

Поводом был выход в свет посмертного собрания драматических произведений Уильяма Шекспира — Первого фолио (1623). Джонсон принял в нем участие и предпослал ему стихи, воспевающие «Эйвонского лебедя». Так что сомнения нет: Джонсон говорил об авторе пьес, уроженце Стрэтфорда-на-Эйвоне, которого он хорошо знал лично. Там произнесены и знаменитые слова: Не had small Latin and less Greek.

Какова мера оценки в слове small от заносчивого Бена Джонсона? (Интересно, каким баллом он оценил бы среднего студента современного классического отделения?) Первую часть его фразы как раз и можно перевести по-пушкински: «Он знал довольно по-латыни…» Однако переводят и понимают иначе.

Комментарием к тому, как понимают / или не понимают сказанное Джонсоном, открывается книга, благодаря которой мы знаем программу английской школы XVI века не хуже, чем нынешнюю, — классическое исследование Т. У. Болдуина (1944) в двух томах и на полутора тысячах страниц Smalle Latin and lesse Greeke (по орфографии шекспировского времени). Первая ее фраза:

Афоризм, о котором говорит Болдуин, — слова Бена Джонсона, вынесенные исследователем в название. Их очень рано начали неверно интерпретировать, и под эту интерпретацию еще в XVII веке стали неверно цитировать, заменив всего лишь одно слово: вместо small по сей день упорно говорят little. Слова близки по значению, но в данном контексте первое означает «немного», второе — «мало». Джонсон констатировал, что знание латыни покойным мистером Шекспиром было невелико, а греческого — и того меньше. Его поняли так, как будто бы он упрекнул Шекспира в недостаточности знания. А он, это ясно из контекста стихотворения, сказал о том, что и небольшого знания древних языков Шекспиру хватило, чтобы превзойти всех современников в искусстве драмы и поэзии. Некоторые из них перечислены (себя Джонсон, разумеется, не упоминает, оставляя вопрос открытым, кто из них двоих был первым, кто вторым).

В деле построения шекспировской биографии, рассуждая о мере классической образованности, — важно понять, почему в зависимость от нее ставят творческую способность: мог ли Шекспир при своем знании латыни написать то, что он написал, или не мог и тогда это сделал за него кто-то другой? Бен Джонсон полагал, что мог, хотя и был изумлен тем, что Шекспир это сделал. Сделал благодаря своему природному дару.

Те, кто уже в XVII веке переиначил цитату, видимо, полагали иначе. А потом этого мнения стало тем легче придерживаться, что «латынь из моды вышла», и меру школьного знания стали судить не по елизаветинской школе, а по тому, что проходили по школьной программе в последующие века… Проходили все меньше и меньше, пока не дошли до того, что знания латыни стало довольно «лишь эпиграфы разбирать». Но при этом новые таланты и гении научились обходиться без этого некогда необходимого знания, и никто их в этом не укорял. Почему же тогда так строго спрашивают с Шекспира?

Этого вопроса невозможно избежать, мы обречены к нему еще не раз возвращаться. Но для начала нужно, вслед Болдуину, определить, что в тогдашнем значении и объеме знания могло означать «знал довольно по-латыни…» (воспользуемся для перевода этой формулы пушкинским вариантом).

* * *

Был ли Шекспир прилежным учеником Королевской школы города Стрэтфорда?

Мы этого не знаем. Школьные воспоминания еще не вошли в моду. Единственное свидетельство — пьесы Шекспира. Они же говорят: независимо от того, какие оценки мог приносить из школы Уильям, он вынес из школы и пронес сквозь все свое творчество то, что на языке проверяющих инстанций называется «остаточным знанием», то, что остается в памяти после сданного экзамена. И это, в сущности, — единственное, что имеет значение, ради чего затевается школьное образование и что служит оправданием десятка лучших лет, отданных зубрежке.

Как ни один другой драматург его времени, Шекспир постоянно и разнообразно обращался к античности. Первая его трагедия — условно римский «Тит Андроник». Ранний опыт в другом великом жанре — «Комедия ошибок» на сюжет из Плавта, одного из великолепной семерки, на изучении которой покоилась основа школьной латыни: комедиографы Теренций и Плавт, оратор и нравственный писатель Цицерон, историки Юлий Цезарь и Тит Ливии, поэты Вергилий и Овидий.

Перечень античных источников, которыми свободно пользовался Шекспир, современному читателю может показаться очень внушительным, требующим специальной подготовки, неустанной работы в библиотеке или обширного личного собрания книг, не обнаружив которого в шекспировском завещании, сначала огорчились, потом впали в сомнение — Шекспир ли? Да, Шекспир, чьи античные познания были крепкими, но не слишком обширными. Они не сильно отклонялись от того, что осталось в памяти со школьных лет. Шекспир не собирался становиться ученым-классиком, его образованность соотносится с его ремеслом — драматурга для публичного театра. Для этой цели она была необходимой и достаточной.

Римская комедия (в основном Теренций) — один из первых текстов на латыни, попадавший в руки ученику еще в начальных классах. Драматическими диалогами пользовались как разговорным пособием. Чуть позже в школе переходили к Овидию. И Шекспир перешел к нему, как только решил попробовать себя в деле стихотворства — поэма «Венера и Адонис», сонеты… Правда, он не просто повторял общие места школьной программы, но умел увидеть среди них то, что общим местом еще не стало, но как нельзя лучше отвечало ощущению современности. Формула «всепожирающее время» — овидианская, однако ее распространение признают делом рук Шекспира.

На открытие театра «Глобус» Шекспир напишет «Юлия Цезаря» — в основном по Плутарху (этот автор в переводе Томаса Норта на английский — одна из настольных книг эпохи) и откроет им не только новое театральное здание, но новый театр, состоявшийся в его великих трагедиях: от «Гамлета» до «Короля Лира».

А затем — поздние пьесы, подведение итогов, которое вновь возвращает Шекспира к школьной памяти в его античных трагедиях: «Антоний и Клеопатра», «Кориолан», «Тимон Афинский»…

Это лишь беглое перечисление античных сюжетов у Шекспира. Античный опыт вошел в состав шекспировской мысли, отзывается в его риторике, в строе его метафор. Школа накрепко вбивала в память латинские правила, афоризмы, цитаты, пословицы. За это ее редко поминали добрым словом, но однажды вбитое помнили крепко.