интеграция против отчаяния в старости. Неспособность пройти какой-либо этап в «заранее определенном порядке» мешает вести здоровый образ жизни.

Эриксон открыто признавал влияние на свое мышление индустриальных метафор. «Поскольку наш образ мира – это улица с односторонним движением к бесконечному прогрессу, – писал он, – наши жизни должны быть улицами с односторонним движением к успеху». Вклад Эриксона состоит в том, что он расширил двухэтапную модель Пиаже и распространил ее с детства до старости. Но его медвежья услуга столь же серьезна. Он подтвердил довольно неубедительную идею о том, что взрослая жизнь проходит в трех тщательно очерченных периодах времени. Читая его сегодня, просто поражаешься предвзятости: прогресс зависит от того, укладываетесь вы в график или нет.

И тем не менее, что же происходит, если вы забеременели в неподходящее время (как это сделала Кристи Мур), получили опасную для жизни травму в начале своей взрослой жизни (как это случилось с Девоном Гудвином) или поддались зависимости, лишились средств к существованию, потеряли брата и от вас ушла жена (как это произошло с Дэвидом Парсонсом), то есть жили по календарю, который не был «предопределен»?

В настоящее время каждая из этих поэтапных теорий тем или иным образом выхолощена, опровергнута или дискредитирована. Они слишком гладкие, слишком узкие, слишком величественные, слишком мужские. Как писал Джордж Бонанно, ведущий исследователь горя из Колумбийского университета, подобные модели слишком аккуратны, они основаны больше на принятии желаемого за действительное, чем на эмпирических данных, и оказывают слишком большое давление на людей, чтобы оправдать чьи-либо ожидания. Бонанно доходит до того, что называет их «опасными», приносящими «больше вреда, чем пользы».

Здесь мы снова сталкиваемся с проблемой «следует». Вам следует чувствовать это в данный конкретный момент своей жизни, в противном случае с вами что-то не в порядке.

И все же, какими бы вредоносными ни были все эти идеи, они были побеждены воздействием завораживающей, но в конечном итоге вводящей в заблуждение концепции, выдвинутой величайшим из всех популяризаторов линейной жизни. Ее зовут Гейл Шихи, и она утверждает, что жизнь – это серия переходов.

«На мою жизнь пролился дождь из рака»

Жизнь Энн Рамер не протекала по линейной траектории. По ее словам, она больше походила на удобные тапочки. Пока однажды комфорт не растаял в воздухе.

В отличие от Кристи Мур, Энн хотела быть только мамой. «Я была мамой-домохозяйкой, и мне это очень нравилось, – рассказывала она о своей жизни в Кливленде, штат Огайо. – Я не была амбициозной. Я чувствовала, что мне не обязательно совершать ничего большого или грандиозного в этом мире. Мне нужно вырастить хороших людей». И ее план сработал. У Энн и ее мужа, архитектора Дэна, родился сын Алекс; затем второй сын, Брент; потом дочь Лорен. «Я была очень довольна», – говорит Энн.

Однако в 17 месяцев от роду у Лорен начали расти лобковые волосы. «Мой педиатр сказал, что это потому, что я начала принимать противозачаточные таблетки, пока кормила грудью». Энн была настроена скептически, поэтому позвонила своему акушеру. «Нет, это не из-за этого. Приведите ее сегодня ко мне».

У Лорен диагностировали рак надпочечников. «Это ужасно редкое заболевание», – продолжает Энн. Лорен перенесла операцию по удалению опухоли, прошла химиотерапию и была объявлена здоровой. «Представьте, что этого никогда не было», – сказали врачи. Энн хотела еще одного ребенка, но муж был против. «Что если этот ребенок тоже заболеет раком?» – возражал он. Энн победила, и три года спустя родилась Оливия. Через три года после этого рак все же вернулся. Только на этот раз это была не Оливия и даже не Лорен. Это случилось с 11-летним Брентом.

Однажды Брент пришел домой из школы и объявил, что тренер по футболу не позволил ему тренироваться из-за ноги.

– У тебя что-то болит? – спросила Энн.

– Нет, но я хромаю, – ответил сын.

На следующий день Брент уже не мог пробежать через поле. «Я посмотрела на его седалищную кость, и там не было никаких мышц, – рассказывает Энн. – Это было неправильно. Он был отличным спортсменом».

У Брента была диагностирована остеогенная саркома, еще один чрезвычайно редкий вид рака.

«У меня сразу же возникло неприятное чувство, – вспоминает Энн. – “Мне нужно немедленно обратиться к генетику”, – решила я, – “даже до встречи с онкологом”». Генетик подтвердил ее худшие предчувствия. У Брента был синдром Ли-Фраумени, чрезвычайно редкое наследственное заболевание, возникающее в результате мутации гена р53 и сопровождающееся ранним развитием одного или нескольких видов рака. Брент был не единственным ребенком – носителем данной мутации. К несчастью, у Лорен она была тоже. У двоих других ее детей подобной мутации обнаружено не было.

«Мы также протестировали меня и Дэна, – продолжила свой рассказ Энн, – и тут начинается самое невероятное. Вошел генетик и сообщил нам хорошие новости: “Итак, ни у вас, ни у вашего мужа этой мутации нет”. Затем она сказала: “Я должна вас спросить, уверены ли мы в отцовстве этих детей?”»

«В самом деле?» – спросил я.

«О, это был потрясающий день, – ответила Энн. – Я сказала ей: “Ну, знаете ли, не то чтобы я бороздила онкологическое отделение с целью наставить рога своему мужу”».

Все врачи наперебой твердили, что Бренту нужно ампутировать ногу, кроме одного, Джона Хили, ортопеда из больницы Memorial Sloan Kettering в Нью-Йорке, – того же хирурга, который, как оказалось, спас и мою ногу. Брент начал проходить курс химиотерапии, его операция была назначена на начало января. Семья решила отпраздновать Рождество рано, 23 декабря. «В то утро зазвонил телефон, – продолжает Энн. – Это был врач Лорен, сообщивший о том, что в ее мозгу обнаружена опухоль размером с мяч для гольфа».

28 декабря девятилетняя Лорен перенесла операцию на головном мозге. Пока она выздоравливала в больнице в Огайо, в Нью-Йорке прооперировали 11-летнего Брента.

«Я это к тому, что все должно было происходить совершенно не так».

«Разве это жизнь?»

«Только представьте: на мою жизнь пролился дождь из рака. К такому никто не бывает готов».

Этот дождь вскоре превратился в настоящую бурю. В последующие месяцы Бренту сделали три операции, а летом того же года – еще три. «Он мог ходить, вернулся в школу, все было отлично, – говорит Энн. – Потом мне сообщили, что у него метастатическая меланома, и ему необходимо в течение года принимать интерферон. Целых три часа мы наслаждались свободой». Лечение не помогло. Вскоре у Брента обнаружили острый миелоидный лейкоз. Единственным выходом была пересадка костного мозга.

Пока все это происходило, опухоль мозга Лорен вернулась. «Итак, мы лечим детей от рака во второй раз», – рассказывает Энн. Операция Лорен была запланирована на то же время, что и пересадка костного мозга Бренту. Алекс, их старший брат, согласился стать донором Брента. «Так что за один месяц трое моих детей побывали