– Так ты хочешь узнать название моего любимого фильма?'

– И, пожалуйста, побыстрее, мой друг, – улыбнулся Киндерман. – А то моего звонка ждут не дождутся некоторые коронованные особы.

– Картина называется «Жизнь прекрасна», – признался Дайер. – Ну что, теперь ты счастлив?

– О, выбор великолепный, – просиял Киндерман.

– Честно говоря, я смотрел этот фильм раз двадцать. – Улыбка озарила и веснушчатое лицо Дайера.

– Ну, с тебя не убудет.

– Мне действительно очень нравится этот фильм.

– Да-да, он чистый и добрый. Он наполняет сердце какой-то невинностью.

– Сдается мне, ты то же самое говорил и о картине «Возвращение на круги своя».

Даже не упоминай при мне этот кошмарный фильм, – прорычал Киндерман. – Аткинс называет его «Бесконечное путешествие внутри козла».

Подошла официантка и принесла тарелочку с нарезанными помидорами.

–Ваш заказ, сэр.

– Спасибо, – поблагодарил следователь. Девушка взглянула на нетронутый омлет, стоявший перед Дайером.

– Вам не нравится? Что-то не так?

– Нет-нет, он просто решил пока отдохнуть, – возразил Дайер.

Официантка засмеялась.

– Может, вам еще что-нибудь принести?

– Нет, спасибо. Похоже, я не очень голоден. Девушка взглядом указала на омлет.

– Мне убрать его?

Священник кивнул, и она унесла тарелку.

– Пожуй чего-нибудь, Ганди, – предложил Киндерман и пододвинул поближе к Дайеру тарелку с жареной картошкой. Не обратив на нее внимания, священник спросил:

– А как поживает Аткинс? Я его не видел аж с Рождественской мессы.

– Чувствует себя превосходно. В июне у него свадьба.

Дайер просветлел.

– Здорово.

– Сержант женится на подружке детства. Два очаровательных существа, прогуливающихся по лесам и весям.

– А где будут отмечать?

– В грузовике. Они экономят деньги на мебель. Невеста работает кассиршей в супермаркете, благослови ее, Господи. Аткинс же, как всегда, днем помогает мне, а по ночам грабит магазины «Сэвен-элевен». К сожалению, государственным служащим разрешается работать по совместительству сразу в двух местах. А может быть, я слишком придираюсь к нему? Святой отец, с нетерпением жду вашего духовного совета.

– Но мне кажется, в таких лавочках не бывает много наличности.

– Да, кстати, а как твоя матушка? – Дайер потушил сигарету и, замерев, посмотрел на Киндермана странным и долгим взглядом.

– Билл, она же умерла.

Лейтенант ошарашенно уставился на священника.

– Она умерла вот уже полтора года назад. По-моему, я говорил тебе об этом. Киндерман покачал головой.

– Нет, я не знал.

– Билл, я тебе говорил.

– Мне так жаль ее.

– А мне нет. Ей было девяносто три года, она постоянно страдала от боли, и смерть явилась для нее избавлением. – Из бара донеслась музыка, и Дайер взглянул в ту сторону, где стоял автоматический проигрыватель. Там за столиком сидели несколько студентов, потягивающих пиво из больших керамических кружек. – Кроме того, несколько раз срабатывала ложная тревога – раз пять или шесть, – продолжал священник, снова повернувшись к Киндерману. – Мне звонили то брат, то сестра, сообщая, что мать при смерти, и я тут же мчался к ним. Но в последний раз смерть, наконец, сжалилась над ней.

– Я тебя понимаю. Наверное, это ужасно.

– Нет. Вовсе нет, скорее даже наоборот. Когда я в тот раз добрался до них, мне сообщили, что она уже умерла. Там находились мой брат, сестра и врач. Я вошел в спальню к матери и прочитал молитву. А когда закончил, мать вдруг открыла глаза и уставилась на меня. Я чуть было не лишился дара речи. А она заговорила: «Джо, это было прекрасно, такая чудесная молитва. А теперь, сынок, налей-ка мне что-нибудь выпить». Понимаешь, Билл, я сразу же опрометью бросился вниз по лестнице на кухню, так я был поражен. Там я наполнил стакан виски, бросил в него льда, принес ей это наверх, и она залпом осушила весь бокал. Потом я взял его у нее из рук, а она, взглянув мне прямо в глаза, сказала: «Джо, сынок, по-моему, раньше я тебе этого не говорила, но ты – замечательный человек». И после этого она умерла. Но что меня действительно потрясло, – тут Дайер на мгновение замолчал, разглядев в глазах Киндермана слезы. – Слушай, если ты тут собрался порыдать, я сейчас уйду. Киндерман смахнул слезы костяшками пальцев. – Прости меня. Я просто подумал: какая жалость, что матери почти всегда ошибаются, – пробубнил он. – Ну, продолжай.

Дайер придвинулся ближе.

– Я до сих пор не могу забыть... Больше всего меня поразило в тот день то, что... Так вот. Передо мной на смертном одре лежала девяностотрехлетняя старушка, выжившая из ума, полуслепая и почти глухая, и тело ее походило на старую, мятую тряпицу, но когда она со мной заговорила, Билл, когда заговорила... я понял, что она целиком до мозга костей, ВСЯ, словно вернулась ко мне.

Киндерман кивнул и бросил взгляд на свои руки, сложенные на столе. Мрачный и непрошенный образ Кинтри, распятого на веслах, как пуля прострелил его мозг.

Дайер накрыл своей ладонью руку лейтенанта.

– Эй, не грусти, – подбодрил он его. – Все в порядке. Сейчас ей уже хорошо.

– Мне только кажется, что мир – это какая-то жертва самоубийства, – угрюмо возразил Киндерман. – Неужели именно Бог изобрел такую страшную штуку, как смерть? Говоря попросту, это никчемная Его затея паршивая, святой отец. И похоже, далеко не самая лучшая Его выдумка.

– Не мели чушь. Ты бы и сам не рискнул жить вечно, – отрезал Дайер.

– Очень даже рискнул бы.

– Тебе бы надоело, – не унимался священник.

– У меня куча интересных увлечений. Иезуит рассмеялся.

Воспрянув духом, следователь продолжал развивать свою теорию:

– Я размышляю о проблеме зла.

– Ах, об этом...

– О, это надо запомнить. Очень ценное замечание. Вот, к примеру, в газете пишут: «Землетрясение в Индии, погибли тысячи людей». А я пробегаю глазами заголовки и невзначай бросаю: «Ах, об этом...» Святой Фрэнсис ведет беседы с птицами, а в то же время на Земле свирепствует рак, рождаются уроды, не говоря уже о бесчисленных болезнях желудка и прочих неполадках нашего организма, о которых некоторые эстеты даже и слышать не хотят. Неужели же наш добрый, полный сострадания Бог может допускать подобные беспорядки? Тот самый всемогущий Господь Бог, который блаженно витает где-то в заоблачных высях, а в это время наши любимые умирают в мучениях. А обращался ваш Бог по этому вопросу к Пятой поправке?