– не брил затылок, не носил кожаной пропитки и кепочки, похожей на птичий клюв, из-за которых я называл наших гангстеров «чижиками» – за глаза, конечно. И занимал Паша соответствующее положение, не благодаря кулакам, которые были у него не такими уж и большими, а прежде всего, благодаря своим мозгам. У них это тоже ценится. Бицепсы – это неплохо, но их при желании всегда накачать можно, а вот мозги, как ни старайся, не накачаешь.

Лет пять назад он ещё ничем не выделялся из среды своих сверстников, танцующих на дискотеках, разъезжающих на папиных тачках с молодыми девчонками и любящих слегка пошалить в дешёвых кабаках. Но именно тогда, после очередного кутежа, он в компании со своим приятелем прокатился на угнанной машине. Правда, в качестве пассажира.

Протрезвев в камере нашего отделения, он понял, что дело может закончиться весьма плачевно, хотя, конечно, за это в тюрьму бы его никто не посадил. Но влетел Паша впервые, поэтому ничего такого не знал. По существующей тогда практике в отношении угонщика, так как он был уже судим, возбудили дело. Что же касается Паши, ничего возбуждать на него не стали, а просто передали материал на товарищеский суд по месту жительства, проще говоря, отпустили на поруки. Паша поставил этот факт в заслугу исключительно мне, потому что именно я, прочитав ему напутственную лекцию, выгнал его из отделения.

Моя лекция, вероятно, пошла ему на пользу, поскольку он завязал с кутежами, пьянками и девочками и занялся серьёзным делом. Каким именно, вы наверно уже поняли. Благодаря этому самому делу, он и занимал сейчас соответствующую ступень на бандитской лестнице. Хотя в моей тогдашней лекции не было и намёка на преступную деятельность. Просто Паша, наверно, истолковал её как-то по-своему.

После этой истории у нас с Пашей сложились отношения вполне нормальные – насколько нормальными они вообще могут быть между опером и бандитом. По крайней мере, мы не открывали беглый огонь друг по другу, встречаясь иногда на улице.

Я заметил его в одном из ларьков, болтающим с симпатичной продавщицей.

Я сунул свою разбитую физиономию в окошко и прошептал:

– Девушка, жувачка есть?

– Какую вам?

– Любую, чтобы пузырь надуть можно было. Паша, ты часом не знаешь, какая резинка лучше надувается?

Паша узнал меня и вышел из ларька.

– Кто это вас?

– Упал.

– Понятно, вопросов нет.

– Зато у меня есть. Отойдём?

Паша кивнул, застегнул куртку, и мы прошли в конец рынка, где сели на пару брошенных ящиков.

– Надеюсь, ты без оружия?

Снегирёв поднял руки.

– Обыщите.

– Ладно, шучу. Как успехи на мафиозном поприще?

– Каком мафиозном? О чем вы, Кирилл Андреевич?

– Так, о своём, о девичьем. Ты про стрельбу у метро слыхал?

– А что, разве вы этим занимаетесь?

– Такое ощущение, что ты знаешь, кто этим занимается, Один ноль в мою пользу. По таким вариантам все занимаются. Ты не в курсе, чья работа?

– Про стрельбу я, конечно, слыхал, но чья работа, не знаю. Кирилл Андреевич, вы поймите, я вас очень уважаю, но даже если б и знал, то… – Он развёл руками.

– Сразу сказал бы?

Паша усмехнулся.

– Все острите?

– А мне только и остаётся что острить. Ну, а мысли какие-нибудь на этот счёт имеются? Я думаю, они должны быть, случай-то не рядовой.

Паша закурил и, посмотрев по сторонам, произнёс:

– Вон, группку парней видите? Знаете, кто это?

– Этот – Скворец, второй – Бычок, третьего не знаю. Кидалы.

– Правильно. Они тут частенько ошиваются. Знаете, чего они больше всего боятся? Не в милицию попасть и даже не с кинутым где-нибудь встретиться. С людьми всегда договориться можно, а в милиции в худшем случае на кичу посадят. Они больше всего боятся кинуть кого-нибудь на чужой территории, в особенности, если это станет известно хозяевам этой территории. А поэтому они только здесь и крутятся. Здесь они делают СВОИ деньги и не лезут в чужой карман.

– Платя при этом подоходный налог?

Паша кивнул.

– Ну, это-то понятно, – произнёс я. – Но причём здесь стрельба?

– Я не закончил. Чтобы кидать спокойно, надо не просто налог исправно платить. Надо его честно платить.

Я усмехнулся.

– То, что «Эспаньола» платит вам налог, я понял сразу, увидев в их ведомости на зарплату должность охранника. Кстати, Паша, Усольский уже давно умер, поэтому вы бы им другую фамилию дали. А то не солидно как-то. Можете влететь.

Паша улыбнулся.

– Бывает. Сменим.

– Так ты хочешь сказать, что «Эспаньола» нечестно платила налог?

– Я ничего не хочу сказать. О таких вещах вслух не говорят.

– А как говорят? Шёпотом? Ты мне тогда случаем не прошепчешь? Слушай, я что, допрашиваю тебя, что ли? Я не следователь и не прокурор. Стремно даже. Я про Усольского вас предупреждаю, а из тебя все вытягивать надо. Брось ты, Паша, хватит из очевидного секреты всякие строить.

– Да я и не строю никаких секретов. Просто мне неприятности не нужны.

– Да у тебя хоть раз были от меня какие-нибудь неприятности?

– Лично от вас – нет, но дело здесь не в вас и даже не в ментуре вашей. Поэтому извините, мне пора. Дела.

– Какие у тебя дела? Тоже мне, эко дело – карманников да кидал обирать. Самому не противно?

Я поднялся с ящика и, не простившись, пошёл к ларькам.

Метров через пять Снегирёв догнал меня.

– Подождите. Хорошо, я скажу вам одну вещь, а дальше уж сами решайте. В том-то все и дело, что «Эспаньола» честно платила налог и в наших кругах очень хотели бы узнать, кто все это провернул, потому как этот «кто-то» взял не СВОИ деньги.

Я сидел в кабинете Мухомора и слушал лекцию о вреде несвоевременного исполнения бумаг. Начальник был просто великолепен, упиваясь своим же красноречием, а поэтому я вышел от него с низко опущенной головой, охваченный искренним желанием раскаяться и тут же схватиться за авторучку. Но придя к себе, я обнаружил, что паста в ручке закончилась, а искать новую не хотелось, так что минуты через две желание моё напрочь исчезло. А ещё через пять минут я уже забыл, что был у шефа. Сроки, сроки. Два месяца – это не срок. Я знавал оперов, у которых материалы по два года на исполнении находились. Нормалёк. Заявители уж и забывали, что там два года назад случилось, и, когда их вызывали, долго напрягали память. Так что для волнения не было причины.

Заглянул Филиппов.

– Слушай, одеяло своё не одолжишь, а? С раскладушки.