не смогли бы добиться от публики такого потрясающего эффекта. А ведь вождь мирового пролетариата еще даже не начинал танцевать.

Тагерт представил заседание Ученого совета в этих декорациях. Хорошо бы членам совета подстраиваться под исторический стиль: приходить в косынках, зипунах, малахаях, сверкать очами на сидящих в президиуме и взволнованно дышать. Даже через двойные окна проникало многоголосье Садового кольца. Первое здание профсоюзной школы оказалось не единственным. За очередным поворотом темнела низкая арка, а за ней начинались другие коридоры, расходившиеся в разные стороны. Издали призрачно сияло окно. Оказалось, этот потайной корпус, не видимый с улицы, новее главного и гораздо больше. Но интересней другое: профсоюзная школа была устроена как отдельный, замкнутый, независимый город. На первом этаже обнаружились столовая, три буфета, парикмахерская и почтовое отделение. Толкнув дверь, Тагерт оказался перед перегородкой, отделявшей от приходящих стол, весы, огромный альбом с марками, многоэтажную башню посылочных коробок, пачки конвертов. Приятно пахло горячим сургучом. Женщина в синем халате, сидевшая за маленьким столиком, ела бутерброд с баклажанной икрой. Икра цветом напоминала сургуч. Женщина обернулась и посмотрела на Тагерта, ничуть не удивившись его появлению. Смущенно поздоровавшись, он шагнул обратно в коридор.

Но если обитатели школы выехали несколько дней назад, кто приходил стричься, кто получал и отправлял бандероли, кого принимали в стоматологическом кабинете на третьем этаже? Кто мылся в сауне, кто играл в подвале в настольный теннис?

Пустота была обманчива. В любой момент одна из сотен дверей могла открыться. Возможно, за каждой сейчас кто-то находился. Блуждая из коридора в коридор и ища глазами таблички с надписями, Сергей Генрихович заблудился. Нужно подойти к окну и попробовать понять, в какой стороне Садовое кольцо. Вдруг за его спиной где-то в середине коридора из стены стали выходить маленькие люди с чемоданами на колесиках. Кажется, это была небольшая делегация то ли корейцев, то ли китайцев. Семь или восемь пар чемоданных колесиков ворчливо зарокотали в гулком коридоре, потом звук, размываясь, завернул за угол, а отзвуки еще долго дышали между выкрашенных охрой стен, хотя маленькие люди давно скрылись из виду.

Звуки шагов опять умножались эхом. Выглянув в окно, Сергей Генрихович увидел холмы, поросшие деревьями, крошечное озеро, крыши каких-то сараев, ограду и башню с часами вдалеке. По поляне рысцой трусили лошади – рыжая и белая, а из-за кустов торчал жираф, мотая маленькой изящной головой. Даже сообразив, что под окнами находится зоопарк, Тагерт никак не мог прийти в себя. Этот городок-призрак, почтовое отделение в комнате, пустынные коридоры и неизвестно кем и как заселенные комнаты подготовили его к тому, что и весь мир вокруг окажется таинственным. Именно так и получилось.

•

В пять утра еще не рассвело. Юрий Савич постоял у окна, надеясь разглядеть сосну, что росла во дворе, но не разглядел. Слишком мало окон горело в пятиэтажке напротив: большинство жителей работало здесь же, в подмосковной Некрашенке, на станции аэрации. До работы рукой подать, смена с девяти, чего ж подыматься ни свет ни заря?

Может, и хорошо, что темно за окном: ничто не мешает воображению прочертить в сумраке совсем другой рисунок. Например, башни крепостной стены, чугунные кольца коновязи, колокольню аббатства святой Женевьевы. Вздохнув, Савич отвернулся, шагнул вглубь комнаты и потянул створку платяного шкафа. Из недр потянуло духотой, бледно расцвеченной духами.

Начиналась самая торжественная часть дня. Юрий Савич снял с пластиковых плечиков безупречно белую блузу с отложным кружевным воротником. Теперь можно было первый раз взглянуть в зеркало. Жидковато-серые глаза смотрели тверже, пшеничный клинышек французской бороды и длинные светлые волосы меняли время и место действия, высокий лоб свидетельствовал о благородстве мыслей.

На кухне ударила в мойку струя тугой воды, затем мелодия струи пошла вверх: Вера подставила под кран чайник.

Синий атласный жилет с золотыми пуговицами. Шелковые панталоны чуть ниже колен (Савич запрещал себе английское слово «бриджи»). С каждым очередным предметом туалета взгляд в зеркале менялся. Это удивляло и радовало Савича больше всего: переплавка отражения. Странно только видеть, что ноги обуты в клетчатые тапки. Когда засвистел чайник, туалет был завершен.

Молодая женщина в махровом халате бегло поглядела на Савича, величаво вступившего под кухонный абажур, и сказала:

– Юра, ты хоть курточку надень. На улице нежарко.

Эту реплику Савич пропустил мимо ушей. Приблизившись, он бережно обнял женщину, стараясь не прижиматься плотно, и поцеловал ее в темя, где были видны черные и седые корни уже слегка отросших волос.

– Бутербродиков тебе нарезала – не забудь пакет.

– Благодарю, моя прекрасная Вера, – отвечал Савич, ловко подхватывая вилкой небольшую стопку тушеной капусты вместе с розовым пеньком сосиски. Он ел так, как едят на официальных приемах, стараясь не запачкать бороду и усы.

Встав из-за стола, Савич бегло осмотрел свой наряд и остался доволен.

•

Звонок в квартире на Гоголевском бульваре пронзил, как разряд тока. Хозяин квартиры, сорокалетний владелец пейджинговой компании «Комсайн» Кирилл Тусминский, никак не мог совладать со скользким галстуком. Звонку Тусминский не обрадовался, тихо ругнулся и прицелился в глазок. То, что он увидел через стеклянный пузырек, понять оказалось невозможно, а потому Тусминский спросил из-за двери грозно, но аккуратно:

– Кто там?

– Судебные приставы по Центральному административному округу, – глухо ответил голос с лестничной площадки.

«Продавцы? Грабители? Розыгрыш?» Тусминский еще раз прильнул к глазку, злобно крутанул ключ и отпер дверь. На площадке стояли четверо. Двоих он знал – сосед-инвалид с четвертого этажа и мамаша Симонян, тоже соседка. Позади патриархально потупившейся мамаши Симонян маялся мужичок в стеганой куртке, прижимая локтем тощий портфель. Вся эта массовка казалась плоской и бесцветной рядом с фигурой, которую Тусминский тщетно пытался атрибутировать через глазок. В васильковом плаще, украшенном золотым мальтийским крестом, в широкополой шляпе с белым плюмажем, в ботфортах со шпорами и со шпагой, выглядывающей из-под плаща, перед Тусминским возвышался мушкетер. Бледные глаза мушкетера смотрели внимательно, светлая бородка топорщилась с гордым вызовом, а в руках молодой человек держал папку вроде нотной.

– Именем федерального закона, – произнес мушкетер; негромкие слова в подъезде прозвучали гулко. – У меня на руках постановление Мещанского суда города Москвы об описи имущества господина Тусминского Кирилла Семеновича по иску гражданки Дятловой, бывшей Тусминской. Со мной помощник пристава господин Никитин, а также двое понятых. Не соблаговолите ли допустить нас в дом?

Пока мушкетер произносил эту речь, лица помощника и понятых менялись: в них проявлялось тихое торжество, отчего вся группа на лестничной площадке стала выглядеть как сцена народной драмы. Лицо Тусминского тоже менялось, пусть и в ином направлении. Хотя происходящее по всем признакам напоминало розыгрыш, сердце Кирилла Семеновича сразу уверилось, что это не розыгрыш. Тем не менее он попытался отмахнуться от собственного сердца:

– Это что еще за утренник? Я на работу