Посмотрел вопросительно на паству.

Я решил не дожимать его. Мало ли… Ссорится с духовными властями – себе дороже.

– Иди с богом, вечером буду в храме.

Поп уходит, а на крыльцо поднимаются полковники. Подуров встает справа, Мясников слева. Лысов с Чумаковым встают позади. Появляются и башкирский старшина Юлай Азналин с киргиз-кайсацким ханом Нур-Али. Салавата Юлаева не вижу, зато вспоминаю о Лидии Федоровне Харловой.

– Чика, скачи в лагерь, привези вдову майора с братом – подавая руку для нового поцелуя, я разыскиваю взглядом Зарубина – Только не сразу. Через пару часов.

– Так нет у меня часов то… – удивляется полковник – Как расчесть время? Может к обедне? Когда прозвонят?

– А вот тебе царь-батюшка золотые часики – сквозь толпу подходит Максим Шигаев с широкой улыбкой – От всего нашего обчества дар.

Подает мне золотые часы-луковицу на цепочке. Откидывает крышку, играет простенькая мелодия. Дорогая штучка. И наверняка украденная при захвате города.

– Что с боя взято – то свято – понимает мои сомнения полковник.

– Добре – я иду на сделку с совестью, передаю часы Чике и тот вскакивает на коня. Очередь горожан тем временем не уменьшается, народ на площади прибывает.

Наконец, Хлопуша выводит губернатора. Высокого пожилого мужчину с гордым лицом, в старомодном парике, испачканным кровью. На лбу у Рейнсдорпа повязка, мужчина прихрамывает. Руки у него связаны спереди уздечкой, глаза бешенные.

Губернатор ругается, мешая датские слова и русские.

– Fols[3]! Сей же час отпусти! Арекбузирую! Варвары, beskidte sviner[4]…

– Иван Андреевич! – я и не думаю вставать со ступеней – Ну зачем же так? Оконфузились? Сдали город? Имейте честь держаться достойно…

Теперь уже в мой адрес летит порция ругательств. Опять мешая слова, Рейнсдорп кричит, что я заклейменный вор Емелька Пугачев. О чем ему давно известно.

Тут губернатор подставляется.

– Господа, полковники, честной люд! Вы видите на моем лице клейма? – тут я уже привстаю, оборачиваюсь к горожанам. Слышу выкрики «нет», «не видим».

– А слышали как меня признал отец Михаил?

– Да!!

Народ волнуется, принятие присяги остановилось.

– Это ты, немец, вор! – я обличающе указываю пальцем на дергающегося в руках Хлопуши губернатора – Своего царя предал ради Катькиных подачек!

Рейнсдорп, разумеется, никакой не немец – датчанин, но народ в такие детали не вдается.

– Не сметь так про императрицу! – из толпы арестованных офицеров пытается выскочить судя по цветному нашейному платку молодой поручик или подпоручик. И тут же получает от казака плашмя саблей по голове. Падает на брусчатку, пытается встать, но бесполезно.

– Тащи губернатора к остальным – я машу рукой в сторону толпы пленных.

– Царь-батюшка, енерала то мы не смогли взять – Подуров подходит ближе, вздыхает – Порубили его казачки.

– Какого генерала?

– Обер-коменданта крепости, енерала Валленштерна.

– Ну и пес с ним – захохотал полковник Лысов – Сейчас и этих порешим.

Я сосчитал офицеров. Двадцать один человек, включая губернатора.

– Иван! Опроси офицериков, имена, звания…

Почитаев уходит к пленным, а я заглядываю в картину Неплюйводы. Мужик – явно талант. Так точно успел набросать контуры всего нашего «натюрморта». Люди целуют мою руку, Иван читает указ, священник крестом благословляет (тут художник слегка приврал).

Я примерно представляю, что будет дальше с офицерами. Даже внутренне готовлюсь. Но вот стоит ли это видеть художнику? Он ведь потом такое нарисует – век не отмоешься. Вот изобразил гениальный Репин, как Иван Грозный убивает своего сына – и уже никого не волнует, было ли это в действительности. Все уверены, что Иван Васильевич точно порешил родную кровь. А ведь исследователи потом выяснили, что царевич умер от отравления мышьяком.

– Десять прапорщиков – начал докладывать Иван – Семь подпоручиков и поручиков, два капитана и один полковник. Ведут себя предерзко, царь-батюшка!

– Ничего, это мы сейчас поправим – я в окружении полковников спустился с крыльца. Стал разглядывать офицеров – те меня. С вызовом так. Хмурые, озлобленные, с окаменелыми лицами, они стояли в небрежных позах, с руками, засунутыми в карманы, как бы стараясь этим подчеркнуть полное презрение к пленившему их бородачу.

– Ти, вор, отвьетишь за все! – Рейнсдорп опять начал себя распалять – Я…

Бац! Хлопуша ударил губернатора по губам, пленные рванули вперед и тут же были стиснуты казаками. Щелкнули курки пистолетов…

– А ну осади! – я рявкнул так, что все подались назад – Послушайте меня внимательно и сириозно, господа хорошие. У вас два пути.

Один – в могилу. Казачки вас растерзать хотят, хоспода. И за дело. Крови невинной вы налили много. Особь когда за прошлом году станичников картечью покоряли.

Казаки одобрительно ворчат.

– Второй путь – дать мне присягу и признать своим царем. Служить верой и правдой, замаливать ваши грехи службой. Кто хочет жить, выходи направо.

Я протянул руку, показывая, куда надо встать. Никто не направо не встал. Один офицер даже плюнул презрительно на землю.

– Ну что ж… Хлопуша, вешай губернатора. Вон там, прямо на флагштоке.

Жестокий век – жестокие нравы. Попади я сразу Рейнсдорпу – он бы меня сначала на дыбу в Тайную канцелярию отправил. А затем с удовольствием, по приказу властей, четвертовал.

– Это мы с радостью! – у Хлопуши оказалась с собой веревка, обвязанная вокруг тулупа. Он ее быстро закинул на флагшток здания, сделал петлю. Казаки схватили губернатора и поволокли к крыльцу. Перевязали руки назад, сунули голову в петлю. Многие офицеры смотрели на это с ужасом. Да, господа, вот такое оно крестьянское восстание.

– Иван Андреевич! – я обратился к Рейнсдорпу – Одумайся, повинись.

– Нихт!

Казаки поняли все без указаний, натянули веревку в четыре руки и губернатор дергая ногами взмыл вверх. Народ на площади дружно вздохнул.

Я же обернулся обратно к офицерам. Живой Рейнсдорп еще дергал ногами, бил каблуками сапог о стену, а я уже ткнул пальцем в пожилого полковника с бакенбардами – Этого теперь.

Еще двое казаков бросились к мужчине, связали ему руки.

– Бога ради! – почти расплакался полковник – У меня семья, детки.

– Так и подумай о них! Присягни.

В глазах офицера страх боролся с долгом. Последний победил. Я внутренне перекрестился. Убиваю людей. Но с этого начинается любая власть. Елизавета замучила Анну Леопольдовну с сыном Иоаном. Екатерина приказала убить Петра III. Александр I молча одобрит удушение отца, Павла I Власть строится на крови. Словно дом на фундаменте. Тот властитель, который боится крови – прольет ее в итоге в разы больше. Или сам сгинет.

Меня уже поколачивало, но я держался. Полковник повис, хрипя, на втором флагштоке.

– Кто там следующий? Давай теперь капитанов. Вот