офицеры в городе их пластинок не видели или просто внимательно не смотрели. Еще есть молодой парень – Янош Коош, тоже певец, такой бодренький. Ну, вот, пожалуй, пока и все. О службе своей писать не буду – не имею права, да ты и сама все понимаешь. Прошу, не забывай о моей просьбе, иначе точно – беда.

С приветом, Максим. 21 мая 1965 года.

Венгрия. Будапешт.

Ну, ничего себе!

Макс просил последить за родной сестрой! Понятно, что из лучших побуждений, но все-таки… Это ведь как-то даже и некрасиво. По крайней мере, именно так казалось Женьке. А еще казалось, что Максим решил просто-напросто использовать ее в своих планах, пусть даже и вполне благородных, но все равно – использовать! И от этого на душе стало как-то пусто и мерзко. Главное, посоветоваться-то не с кем – ну, не с родителями же, а больше близких друзей-подруг, кроме Катьки, у Жени, пожалуй, и не было.

Как-то грустно стало. Совсем…

Бросив на диск проигрывателя пластинку Ива Монтана, Женька продолжала грустить. Французский певец проникновенно пел про опавшие листья… то же самое продолжила певица Колетт Ренар, маленькую пластиночку Женя купила в Риге. Та же самая песня, те же самые слова… но как-то у Монтана выходило получше… «Листья» Монтана трогали за душу, а у Колетт Ренар – нет. Почему? Может быть, Женька судила сугубо предвзято, все-таки Монтан был одним из ее любимых певцов.

Предвзято… Вот и Максим там, в Венгрии, судит о своей сестре точно так же! Именно что предвзято! Да и прав он – какая там любовь. Просто увлечение! Так ведь бывает… И что с того? Вот если разобраться: в чем выражается увлечение подруги молодым и красивым руководителем фотокружка? Ведь чуть раньше она точно так же увлеклась симпатичным милиционером Дорожкиным. Он Катерину даже на мотоцикле катал, правда, не на служебном – на личном. Катька даже как-то обмолвилась, что, мол, даже не целовались! Ну, вот еще, он же лейтенант, а она кто? Ну, старшеклассница, но… Тем более ничего такого не было с Анатолием Иванычем. Было бы – Женька бы знала, Катька бы не преминула, похвасталась. А тут – нет. Значит, ничего и нет. Тем более Анатолий Иваныч – очень хороший педагог и вообще человек серьезный. Серьезнее даже, чем Дорожкин!

Так вот и написать! Так вот прямо…

Женька схватила листок бумаги и авторучку с «Гагариным» – старый папин подарок…

«У тебя очень хорошая сестра, Макс. И ты это знаешь. Как и то, что Катя – моя лучшая подруга. Ты спрашиваешь меня не только о ней? Могу написать только то, что знаю, и что вижу, и что чувствую. Анатолий Иванович – очень хороший и добрый человек и ничего себе такого не позволяет. Тем более тут есть еще одна девица…»

Подумав, Женька эту фразу вычеркнула. Потом взяла новый листок, переписала письмо набело. Все так, как думала. Написав, успокоилась – в конце концов, ничего такого Максим и не просил, просто тревожился за сестру, он ведь не мог приехать!

«Вообще-то Анатолий Иванович – забавный, мы его прозвали «здрасте-пожалте»…» Или не писать это? Хотя ладно, пусть будет.

«А еще он очень похож на польского актера Збигнева Цыбульского из фильма «Девушка из банка». Фильм интересный, детектив. Наверное, именно его ты и видел».

Назавтра Катерина заявилась прямо с утра, часов в девять, и, пока Женька заваривала чай, со смехом пересказывала вчерашний визит в милицию.

– Игорь, вот же дурачок, такую чушь спрашивал. Все про ветер, про крышу нашу… Вот ведь заняться нечем совсем. А? Как думаешь?

– Думаю, в милиции служба серьезная.

– Это ты слишком серьезная… Вообще, вон смурная вся. Случилось что? Не с той ноги встала?

– Да так…

Женя, естественно, не стала рассказывать про письмо, да подружка особенно ни о чем ее и не расспрашивала, так, болтала просто.

– Вчера Вальку Корякину видела, из десятого «Б». Прическа – мама дорогая! Тут вот все выстрижено, а тут как бы каре, но распущено все, и челка с начесом на самые глаза. Неужели на танцы так вот и явится? А она может. Как и подружка ее, Светка… Видала, как она вчера? Нет, ну ни стыда ни совести – считай, голышом! Все ради Толика, уж я-то знаю…

– Так у вас с Анатолием что, серьезно все? – поинтересовалась Колесникова, выложив на стол, рядом с проигрывателем, разноцветные конверты с пластинками. – Ну, выбирай, что слушать будем.

– Ух ты! Как много у тебя всего, – перебирая конвертики, восхитилась Катя. – Эдит Пиаф… «Прекрасная история любви»… На французском языке – ну, это и так понятно, раз уж Пиаф. Чего подписывать-то? Для совсем уж темных? Та-ак… Марлен Дитрих… Музыкальный калейдоскоп… Поет Колетт Ренар… А это кто еще? Тоже французская?

– Ну, такое себе, – честно призналась Женька. – «Опавшие листья» Ив Монтан лучше поет.

– Так Магомаев-то где?

– Да вот же – «Лучший город земли»!

– Ставь, ставь скорее! Да, а с Анатолием у нас… я даже сама не знаю как… – Усевшись на софу, Катя вытянула ноги. – Уж хотелось бы, чтобы по-серьезному… Да он серьезно, по-моему, вообще ни с кем. И напрасно Кротова, змеюга, надеется! Между прочим, он меня сегодня пригласит на вальс. Ну, или на какой другой танец… Вот точно пригласит, веришь?

– Ну-у… не знаю…

– А я знаю! Пригласит. И ты увидишь, какое лицо будет у этой дуры Кротовой!

– Ты это… С Кротовой бы поосторожнее. Всякое про нее говорят.

Предупредив подругу, Женька аккуратно опустила иглу на бороздки пластинки…

Послышался слабый треск…

– «По переулкам бродит лето…» – бодро запел Магомаев.

Откинувшись на софе, Катерина закрыла глаза от удовольствия.

Нынче она не заплела косу, а заколола волосы перламутровой заколкой. После окончания песни вопросительно взглянула на подружку:

– Ты что молчишь? Идет мне прическа-то или… не совсем?

– Очень идет! – моментально заценила Женька. – Ты прям как артистка!

– Вечером еще начес сделаю и стрелки. – Вскочив, Мезенцева посмотрелась в зеркало. – Тебе тоже стрелки подведу. И губы накрасим, у меня помада есть, последний писк – перламутровая!

– Ой, Катька… – засомневалась Женя. – Помада, говоришь, стрелки… А как же мы по улице-то пойдем? Светло ведь еще будет, да и людей полно. Обязательно родителям доложат!

– А мы по Южной, лесочком… А губы можно и за клубом накрасить… А потом – стереть.

– Вот-вот, стереть не забыть бы.

– Эй, подруга, – покривлявшись перед зеркалом, обернулась Катерина. – Тебя вообще родители-то отпустят?

– Отпускали же. – Женька немного обиделась за родителей. – Тем более экзамены-то