– Ну а когда я всему научусь, я смогу сама решить, что мне делать дальше?

– Безусловно. Но имеется еще одна проблема... – Миша на минуту замолк, тут уж была не была. – В общем, завтра с утра тебя навестит следователь.

– Это с какой же стати? Что он, мне родственник, чтобы меня навещать?

– Это по поводу твоих подруг: Кати и Аси. И вот что ты должна будешь сказать ему... – Тут Миша сделал паузу, многозначительную и увесистую, как занесенная дубина, чтобы значения будущих слов дошли абсолютно и грозно до его собеседницы. – В ту ночь, ты понимаешь в какую, вы втроем, поругавшись с нами и обидевшись на... Впрочем, причину ты сможешь додумать сама. Далее, вы вышли отсюда и на проселке остановили машину. В ней уже сидели двое парней-кавказцев. Вы были пьяны и рассержены, вам было все равно, и вы сели к ним в машину. По дороге парни вас связали и завезли в лес. Там вас стали бить и насиловать. Но так как их было только двое и они не могли уследить сразу за всеми вами, тебе удалось развязаться и убежать. Как ты добралась обратно к нашему дому, ты уже не помнишь. Утром тебя, избитую и покалеченную, нашли без сознания у ворот. Что стало с твоими подругами, ты не знаешь. По версии милиции, они обе пропали без вести. Номера машины ты не помнишь. Марку можешь назвать любую. Это все. – Миша замолчал и в упор тяжелым взглядом смотрел на Ритку, словно пытался подсмотреть в ее зрачках, как в замочную скважину, что же происходит у нее внутри. Ритка, словно набрав в рот воды, не издавала ни звука. Тогда Миша снова заговорил: – Если все понятно, давай вместе повторим с тобой твою роль, чтобы в ответственный момент не было осечки.

Мишино лицо приобрело чуть ли не ласковое, материнское выражение, фальшивое насквозь зияющими дырами напряжения и подспудной боязни ее ответа. И Ритка поняла, что можно еще поторговаться, а не сдаваться так бездарно и сразу.

– А ты и твой шеф не боитесь, что я расскажу ментам всю правду? А если даже они мне не поверят, все равно неприятности вам обеспечат, а, как? Убить-то вы меня не можете! Это против правил – ты сам сказал. Что тогда? – издевательски и немного шутовски наигранно спросила Ритка. Впрочем, вопросы, заданные ею Мише, были нешуточные.

– Тогда нам просто придется исчезнуть из города. Мы лишимся более-менее уютного и надежного пристанища. На новом месте у нас опять будут трудности и неустроенность, придется все налаживать заново. И насколько удачно мы сможем осесть и закрепиться, сказать заранее нельзя. Тебе же придется терпеть неудобства вместе с нами. Почему? Я уже раньше объяснял.

– А вы совсем не боитесь, что когда-нибудь вас просто посадят?

– Вот это просто невозможно! – Миша первый раз искренне и от души рассмеялся перед Риткой. – По крайней мере в ближайшие лет сто. Ведь для начала нас надо хотя бы поймать: я имею в виду чисто механический процесс. Ты еще только-только вступаешь в новую жизнь, а потому не можешь знать и оценивать нынешние возможности своего тела и его физиологии, вот и несешь чушь.

– Ладно, я знаю, что ни фига про себя, какая я есть теперь, не знаю. Но я знаю, что мои подруги лежат где-то мертвые, а не пропали без вести. И еще я знаю, что убили их вы-ы! – Тут Ритка не выдержала и тихо и отчаянно зарыдала.

Но Миша не дал ей наплакаться как следует, в силу обстоятельств он должен был проявить жестокость, хотя на какой-то миг и почувствовал несвойственное ему искушение облегчить ее ношу и даже протянул руку, чтобы погладить по спутанным волосам и приласкать и немного успокоить. Однако Миша понимал, что его жестокость – это жестокость мира вокруг, и чем раньше девушка осознает ее и научится преодолевать, тем лучше будет для всех.

– Кто бы ни убил твоих подруг, это уже не имеет значения. Важно только будущее живых. Так что перестань плакать и соберись, чтобы я смог как следует подготовить тебя. Нет и не может быть другого выхода, понимаешь?

Опустошенная и запутавшаяся, она только кивала головой, повторяла сквозь хлюпанье носом за Мишей нужные слова, уже не заботясь, насколько пристойно она выглядит, и отчего-то называла себя «Лесси» и в третьем лице, и как автомат бормотала один и тот же текст, пока наконец Миша не сказал ей, что все, хватит, и что она молодец. Потом он стал говорить что-то о том, как они оба устали и нужно отдохнуть, и, уходя, пообещал Рите, что ее сегодня еще кое-кто навестит. С тем и оставил измученную девушку одну.

Ритка не знала, да и не хотела знать, куда именно отправился от нее Миша. Возможно, побежал с докладом к хозяину, возможно, просто отправился пообедать. Собственно, она и не была в состоянии думать о чем-то, кроме завтрашнего визита к ней следователя. Несмотря на Мишины резоны и завуалированные угрозы, Рита все же не приняла окончательного решения. Мысли ее хаотично метались между безумными, гибельными вариантами и здравыми, практичными решениями, наиболее сейчас благо приятными и благоразумными, но сильно пахнувшими предательством, правда, чьим и по отношению к кому – Рита даже про себя боялась признать и произнести. То ей в порыве протеста против логики обстоятельств виделось чистосердечное, возвышенное произнесение истины перед лицом сурового, непременно в форме, милицейского служаки и немедленное затем принятие смерти от неизвестно чьей руки, и прочие высокие материи в духе Жанны д’Арк... Но тело и разум очень хотели жить и потому инстинктивно отметали представленные им беспокойной совестью сюжеты. И на Ритку накатывал противоположный страх, полный сомнений, – справится ли она завтра как надо, устоит ли перед лицом закона со своим обманом, и не падут ли на нее в случае неудачи тюремно-следственные кары? Роящиеся, противоречивые, сбивчивые и неопределенные измышления заставляли Риту метаться, перекатываясь из стороны в сторону по просторной кровати, и только тоненькая трубочка капельницы накладывала некоторые ограничения на ее безумные рыскания среди сбившихся простыней. Она была вся целиком внутри собственных терзаний и не замечала, что так промаялась до самого вечера, и не помнила ни услуг заходившей к ней, но ни словом не обмолвившейся Таты, ни молчаливо, кое-как проглоченного ужина. Пожелав спокойной ночи, Тата оставила ее в одиночестве при свете ночника, но Ритка никак не могла уснуть, так она боялась неотвратимо подкрадывающегося к ней завтра, в котором, в сущности, должна была сделать выбор между живой собой и покойными уже, но не отомщенными подругами. Закуклившаяся в своей боязни, Рита даже не сразу осознала тот факт, что возле ее постели стоит кто-то чужой. Рита не слышала ни шагов, ни дыхания подошедшей к ее больничному ложу фигуры, только тень, вдруг упавшая на ее исплаканное лицо, заставила Риту вернуться в реальность. От нее не потребовалось узнавания. Еще до того как подняла истосковавшиеся в муке глаза, она уже знала и сама, кто перед ней.

Факт, что хозяин пришел ради нее, ибо ради кого еще он мог прийти, ведь, кроме Риты, в спальне не было никого, произвел нежданный эффект, словно нажав на невидимые рычаги в ее душе и вызвав к жизни чувства некоего тщеславия от собственной значимости и удовлетворения от внимания к ее персоне. Страх и метания были преодолены чистым любопытством и на время отставлены. На этот раз хозяин не был равнодушно-отстраненным, и можно было догадаться, что Ритка более не маленький ненужный камушек на его неведомом пути, но живое существо, обретшее наконец форму, сущность и определенную значимость. Набравшись храбрости, что было не так просто пред человеком, возможно, уже решившим ее судьбу, Рита попыталась прощупать взглядом его лицо, узнать, чего же, добра или еще большего зла, ей ожидать, и, обнаружив лишь грустное, но доброжелательное спокойствие, расслабилась и успокоилась сама.