день и ночь, чтобы добыть информацию об авиационной промышленности и военно-воздушных силах, о последних моделях пулеметов и автоматических винтовок, о военном флоте, о военных поставках в Польшу и Латвию. В средиземноморских портах – Марселе, Тулоне и Сен-Назере – Мюрей держал группы агентов, которые сообщали о конструкции торпед, подводных лодок, заградительных сетей и прочих подобных нововведениях.

Особый интерес для Мюрея представлял военный комплекс близ Лиона. В Лионе его люди ухитрились похитить кальки с чертежами самолетов, а после того как Мюрей снял с них копии, их вернули обратно. Когда это воровство было раскрыто, арестовали только одного его агента, остальным удалось скрыться за границей.

В процессе сбора информации в портах Мюрей постоянно перебрасывал своих агентов с места на место. Например, он послал Мориса Монро, рабочего-металлиста из Парижа, в Нант, снабдив его деньгами, которых хватило, чтобы открыть рыбный магазин. Объявление о «прямой доставке товара» появилось над новым прилавком. А сам Монро ездил в порты Северного моря, откуда возвращался с донесениями. И такая работа продолжалась несколько лет.

Другими агентами Мюрея были Винсент Ведовини, секретарь коммунистической ячейки в Марселе, и инженеры марсельского военно-морского арсенала. Ведовини поставлял информацию о химических заводах, производстве торпед, нового оборудования для подводных лодок. В начале 1930 года Мюрей попросил его заполнить написанный от руки вопросник, посвященный артиллерийскому вооружению эскадренных миноносцев. Ведовини, который к тому времени почувствовал отвращение к шпионской работе, передал вопросник полиции. В последний момент Мюрей сумел скрыться за границей. Однако он потом вернулся и в апреле 1931 года был арестован.

Следствие, а потом судебный процесс продолжались пять месяцев. Его вина, без всяких сомнений, подтверждалась письменными документами, показаниями Ведовини и другими доказательствами. Опровергнуть обвинения было невозможно, но, с другой стороны, советский агент не мог признать себя причастным к шпионажу. Защита Мюрея настаивала на «сентиментальном» объяснении его деятельности во Франции – якобы здесь была некая любовная интрига, а Мюрей, как джентльмен, не мог разглашать подробности. Это был стандартный прием разведчиков, который позволял оправдать свое нежелание давать показания. В 1949–1950 году Джудит Коплон в Соединенных Штатах применила тот же прием, чтобы оправдать свои встречи с Валентином Губичевым.

Мюрей заявил, что он писатель и ему нужны материалы для романа, которые он и собирал во Франции в течение почти четырех лет. Когда его спросили, где рукопись романа, он ответил, что оставил ее в Германии, но не может сообщить, где именно, по «сентиментальным причинам». Полиция и суд не знали, что жена Мюрея, Луиза Дюваль, жила во Франции и поддерживала тесную связь с разведывательной сетью. Она, проявляя чудеса изобретательности, несколько лет избегала ареста, пока в 1934 году два других агента не выдали ее. В момент ареста в карманах Мюрея нашли два паспорта, много коротких записей и значительную сумму денег. Он не смог по тем же «сентиментальным причинам» объяснить, где он взял такую круглую сумму. Ведовини, естественно, признал, что знаком с Мюреем, но тот утверждал, что никогда в глаза не видел своего агента. Такая защита, к которой прибег Мюрей, в наши дни едва ли смогла бы произвести впечатление на публику, прессу и суд, но в 1931 году во Франции так и случилось. Его приговорили всего к трем годам тюрьмы.

Мюрей отбывал свой срок заключения в Пуасси, после освобождения в 1934 году его выслали из Франции и депортировали в Россию. Судьба этого выдающегося человека неизвестна. Среди французских коммунистов в 1938 году ходили слухи о том, что в годы большой чистки в России Мюрей сошел с ума. Правда, были люди, которые поговаривали, что он симулировал сумасшествие, чтобы избежать репрессий, но другие утверждали, что он и на самом деле лишился рассудка.

В 1931 году Анри Барбе вызвали в Москву для доклада о ситуации, которая в глазах Советов и Коминтерна выглядела отнюдь не удовлетворительно. Барбе встретился с руководителями Коминтерна, Пятницким и Мануильским, чтобы доложить им о подвигах и методах работы Мюрея. Однако тщательно подготовленное и документированное сообщение не произвело должного впечатления. Пятницкий начал объяснять всю важность разведывательной работы за рубежом: «Прискорбно, что коммунистические партии вовлечены в такого рода деятельность, но работу надо продолжать». Пятницкий потом связался с Яном Берзиным, и Барбе был приглашен в кабинет высшего начальника советской военной разведки.

Потом Барбе писал в своих мемуарах:

«На следующее утро ко мне в гостиницу «Люкс» прибыли два офицера Красной Армии. Мы пересекли Москву и подъехали к большому зданию, на котором не было никаких специальных знаков, которые указывали бы на его назначение. Это был главный штаб советской военной разведки.

Меня провели в большую комнату, где на стенах висели громадные карты Европы и Азии. За письменным столом стоял человек лет пятидесяти в военной униформе с двумя орденами Красного Знамени на груди. Это был крепкий мужчина, ростом около пяти футов и восьми дюймов, с наголо обритой головой. Он смотрел на меня живым и проницательным взглядом голубых глаз. Генерал бегло говорил по-французски. Он был оживлен и немного нервничал.

Берзин сердечно приветствовал меня, пожал руку и распорядился подать чай и печенье. Потом он много говорил о важности информации и разведывательной работы для обороны советской родины… Он дал мне понять, что знает об отношении руководства французских коммунистов к использованию членов партии в разведке. Он допускал, что это доставляет нам неудобства, но ничего поделать не может».

Долгий разговор закончился неожиданным для Барбе предложением установить «близкие отношения» с Четвертым отделом и работать под его руководством. Это было слишком для действующего, хотя и не формального, генерального секретаря большой коммунистической партии.

«Я был ошеломлен этим предложением, – вспоминал Барбе. – Я объяснил, почему мы отвергаем шпионаж, и заговорил о традициях французского рабочего движения, которое не признает такого рода деятельность. Закончил я тем, что попросил генерала не вербовать больше агентов из наших активистов. Сделанное мне лично предложение я, конечно, отклонил.

Покрасневший от бешенства Берзин заявил, что если я не понимаю важности этой работы, то другие и подавно не поймут. Я почувствовал, что не завоевал друга в лице генерала Берзина, скорее всего, наоборот. Прощаясь со мной, Берзин попросил меня еще раз подумать».

Когда Барбе вернулся в Париж, Андре, сотрудник советского посольства и представитель Берзина во Франции, встретился с ним, чтобы услышать окончательный ответ. Идея состояла в том, чтобы разведывательной работой во Франции руководили двое – Андре и Барбе.

«Я ответил, что начал уставать от всего этого, – продолжает свой рассказ Барбе, – и снова сказал о решении политбюро. Андре рассмеялся. «Это несерьезно», – отмахнулся