— А ты? Возвратишься и продолжишь философскую дискуссию?

Он засмеялся:

— А что ещё остаётся?

Я смотрел, как он уезжает, ведя вторую лошадь в поводу. Однако возвращался он не по той дороге, по которой мы пришли, не вдоль линии часовых в направлении Аспазии-Три, а вверх по склону Асклепия, к тому домику из кедра, где ждала его госпожа Клеонис, женщина с фиалковыми глазами.

Книга вторая ДЛИННЫЕ СТЕНЫ

Так закончилась моя первая беседа с убийцей Полемидом. Я покинул его и поспешил к Сократу. Проходя по Железному Двору, соединявшему крылья тюрьмы, я подумал о том, что упоминание о давнем вечере может, спустя тридцать лет, вызвать улыбку у нашего друга. К тому же мне было интересно: помнит ли Сократ молодого солдата по имени Поммо? Но я решил не говорить об этом, не желая утомлять воспоминаниями и без того перегруженный ум учителя. Кроме того, я отдавал себе отчёт в том, что толпа друзей и последователей помешает мне побыть наедине с нашим учителем хотя бы несколько мгновений.

Однако когда я пришёл в его камеру, он был один. В тот день одиннадцать судей определили, какой казни он будет подвержен: он должен будет принять ядовитое зелье из цикуты. Хотя этот способ избавлял его плоть от увечья, оглашённый приговор поверг его друзей в такое состояние, что Сократ вынужден был попросить их уйти, чтобы побыть в тишине. Об этом сообщил мне охранник при моём приближении. Я думал, что меня тоже попросят уйти, но, к счастью, Сократ поднялся, жестом приглашая меня войти.

— Ясон, ты пришёл от другого твоего подопечного?

Он знал о Полемиде всё — и не только по тому вечеру во время осады Потидеи, но и по последующей его службе в пехоте, по отчётам о днях триумфа Алкивиада на Востоке, когда Полемид командовал галерами. Учитель заметил также о связи между двумя обвиняемыми: один — философ, приговорённый за то, что учил Алкивиада, другой — воин, осуждённый за его убийство.

— Вполне вероятно, что присяжные, будучи последовательными, должны, приговорив одного, оправдать другого. Вот шанс для твоего приятеля Полемида, — заметил он.

В то время Сократу было уже за семьдесят. Поседела его борода, а фигура ничуть не изменилась с тех пор, как Полемид видел его во время осады Потидеи. Руки и ноги философа оставались сильными, осанка была энергичной и решительной. Легко можно было представить себе, как этот ветеран хватает щит и доспехи и бросается в битву.

Неудивительно, что философ проявил интерес к другому заключённому и даже посоветовал, как лучше защищать его.

— Слишком поздно подавать встречный иск и объявлять приговор незаконным — хотя он, конечно, именно не законным и является. Если только как dike pseudomartyriou, иск о лжесвидетельстве, его можно подать до момента голосования присяжных. — Он засмеялся. — Моё собственное тяжкое испытание, кажется, сделало меня чем-то вроде тюремного адвоката.

Мы поговорили об амнистии, введённой при восстановлении демократии, которая освобождала всех граждан от суда за преступления, совершенные до момента амнистии.

— Враги Полемида очень умно поступают, Сократ, обвинив его в правонарушении. В этом очень много грязи. Как он сам признает, достаточно, чтобы вымарать его.

Я кратко пересказал историю Полемида.

— Я знал некоторых членов его семьи, — заметил Сократ, когда я закончил повествование. — Его отец Николай был исключительно честным человеком. Он умер, ухаживая за больными во время чумы. А ещё у меня была сердечная — и совершенно целомудренная — дружба с его двоюродной бабушкой Дафной, которая довольно эффективно управляла Военно-Морской Коллегией через своих мужей, второго и третьего. Она была первой женщиной-аристократкой, которая, овдовев, вела свои дела самостоятельно, без мужчины в качестве kyrios, юридического опекуна. У неё даже слуги в доме не было.

Затем наш учитель поинтересовался, какая у Полемида камера.

— На той стороне ужасная жара, я слышал. Пожалуйста, Ясон, передай ему эти фрукты и вино. Мне больше нельзя пить, потому что, говорят, вино портит вкус цикуты.

Когда с наступлением вечера возвратились друзья Сократа, их даже позабавило то обстоятельство, что в тюрьме одновременно очутились убийца и философ. Ученик и друг Сократа Критон, довольно состоятельный человек и самый преданный его последователь, рассказал нам, что ещё до суда над учителем он нанял сыщиков, чтобы получить сведения, об обвинителях, разузнать об их собственных преступлениях и таким образом дискредитировать и их самих, и их обвинения. И я подумал, что то же самое я мог бы сделать для Полемида.

В то время у меня на службе состояла супружеская пара средних лет, Мирон и Лада. Они были прирождённые ищейки — хлебом не корми, дай выискать что-нибудь «грязное» о высокопоставленных и могущественных людях. Я решил поручить им выведать, что стало с семьёй Полемида и что двигало его обвинителями. Был ли у них заказчик, и если да, то кто он? Какие цели они преследуют?

Внук мой, я чувствую, что ты заинтересовался моим рассказом и желаешь узнать подробности. Мыс Полемидом были современниками. Рассказывая, он знал, что мне не требуется объяснений. Но ты, принадлежащий к позднему поколению, нуждаешься в более подробном описании тех времён.

Когда мы с Полемидом оба были молоды, ещё до войны, слава Афин гремела, городу далеко было до упадка, в каком он находится сейчас. Дни его были блистательны, и никто подумать не мог, что они минут. Афинский флот бороздил воды Понта и вытеснял оттуда персов. Двести городов-государств платили Афинам дань. Афины были победителем, культурной и торговой столицей мира, главой большого союза.

До Спартанской войны оставались ещё годы и годы, но чутьё подсказывало Периклу, что следует готовиться к ней. Он укрепил порты Мунихия и Зеа, обновил Длинные стены по всей их длине и возвёл Южную стену, «Третью Ногу», как её называли, — на случай, если падёт Северная, или Фалернская. Даже и тогда город останется неприступным.

Ты, внук мой, знаешь об этих несокрушимых чудесах зодчества с рождения и относишься к ним как к данности. Но в то время они представляли собой истинное воплощение гения инженерной мысли. Ни один город в Греции и мечтать о таком не мог, не то чтобы возвести подобные укрепления! Продлить зубчатые стены города, в четыре с половиной мили с каждой стороны, соединив верхний город с гаванями порта Пирей, образовав единую границу по всей суше и таким образом превратив Афины в неприступный остров... Большинство считало это безумием.