Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Мария, мы можем поговорить откровенно?
От ее взгляда веет леденящим холодом: что ты от меня хочешь?
Ay, María. Oh, Marie, in your arms I’m longing to be[3]. Как же мне снова завоевать тебя, думает он и не может ничего сказать.
Она разгневана и неописуемо красива, Мария Ана Пачеко, черные глаза и королевский нос, узкие плечи и сильные руки, мозоли на пальцах от игры на скрипке и на диковинных струнных инструментах, которыми мир пренебрегает; он смотрит на эти руки, когда-то гладившие его по щеке, по волосам, по животу и ниже. Этими маленькими, но сильными руками она обычно открывала для него банки с вареньем; кто же теперь будет открывать банки в его жизни?
— Я хочу перед тобой извиниться. Попросить у вас всех прощения. Хочу найти какое-то решение.
Она слушает его молча.
— Знаю, что виноват, не смог наладить контакт с ребятами. Но причина не в том, что я их не люблю или не хочу узнать поближе, просто я не умею общаться с детьми. Мне нужно этому научиться.
Он слышит шорох у себя за спиной, там стоит Маргрет, длинноногая двенадцатилетняя девчонка, она становится очень похожей на свою мать. И смотрит на него с таким видом, словно обнаружила в школьной сумке прошлогодние бутерброды, никакого сожаления.
— Что скажешь, Маргрет. — Он делает отчаянную попытку. — Думаешь, мы сможем научиться дружить?
— Не знаю, — она растягивает слова и водит ногой по ковру. — Мама, можно мне за компьютер?
— Есть курсы для приемных родителей, — говорит он, когда Маргрет уходит, — чтобы помочь им в общении с приемными детьми. И психологи. Я готов это рассмотреть.
Мария молчит.
— Я люблю тебя, хочу быть с тобой и с твоими детьми, — повторяет он, стараясь поймать ее взгляд. — Знаю, что вел себя неправильно, но я много размышлял об этом и думаю, что все можно исправить. Только если ты дашь мне еще один шанс.
Она прерывает его. То, что произошло тогда при гостях, не так страшно, но показательно для ситуации в целом. Сколько раз ты о них забывал, не брал в расчет, ни к чему не подпускал. Не то чтобы плохо с ними обращался, ты их просто не замечаешь. Не уверена, хорош ли ты для нас. Хочу, чтобы мои дети тебя полюбили. Но боюсь, ты их обманешь, предашь нас.
— Я бы никогда вас не предал, Мария.
— Дело не в тебе, а во мне. Я из тех женщин, для которых дети всегда на первом месте. Тебе же они вечно мешали, ты постоянно ревновал меня к ним. Ты обещал стать им отцом — и кем стал? Никем. Если я к тебе вернусь, значит, я плохая мать. Боюсь, ты не добрый человек.
Хьяльти повесил голову. Эти ужасные слова озвучили его собственные страхи. Вдруг сердце у него слишком маленькое и способно вместить только эту маленькую женщину? Она лежит там, свернувшись в тесноте, и не может двинуться, не причинив ему беспокойства, не заставив его рассердиться и потерять терпение. И в этом маленьком сердце, вероятно, нет места для детей, по крайней мере от других мужчин. Для Маргрет и Элиаса. Но они все хорошо помещаются в сердце Марии, там нет тесноты и так много обжитых уголков, что легко можно заработать агорафобию и потерять ориентацию в пространстве. Вот и теперь, когда она вырвала его из своего сердца, он заблудился и не в состоянии найти дорогу домой.
— Можно я поговорю с Элиасом, прежде чем уйду?
— Он уже лег.
— Пожалуйста.
Она вздыхает, встает с дивана, семенит босыми ногами в коридор, заглядывает в гостевую комнату и знаком велит ему следовать за собой. Ребенок, съежившись, лежит под теплым одеялом, маленькое тело в фланелевой пижаме, черная голова на подушке, глаза светятся в полумраке. Ему всегда холодно.
— Привет, дружок, — говорит Хьяльти. — Хочу пожелать тебе спокойной ночи.
— Спокойной ночи, — отвечает Элиас тонким голоском. Похоже, он даже не особо удивился.
— Как тебе здесь, парень? Все свои вещи от меня забрал?
— Да. Все хорошо.
Они молчат.
— Я сейчас пойду, но, возможно, мы с тобой еще встретимся.
— Ладно.
Хьяльти собирается уходить, Элиас поднимает голову с подушки и добавляет:
— Не грусти, что ты один. Иногда лучше быть одному.
— Пока, дружок, — говорит Хьяльти и закрывает дверь, вероятно, в последний раз. Опыт их совместной жизни не удался.
МАРИЯ
Тягу к безнадежным мужчинам она унаследовала от матери. Все передается по женской линии, хорошее и плохое, яд и сласть. Родить двух детей от разных мужчин, отъявленных мерзавцев, чтобы они общались с детьми, не может быть и речи, — да что с ней не так?! Ей, вероятно, надо радоваться, что не забеременела еще раз — от этого эгоистичного, инфантильного мужчины, престарелого подростка, покорившего ее тем, что ухаживал за ней, готовил еду, водил в театр и на французские фильмы, от человека, который всегда удивлялся, когда вдруг вспоминал, что у нее есть… да, абсолютно верно, дети.
Она стоит у окна гостиной и смотрит ему вслед, пар от его дыхания легкими облачками клубится в холодном вечернем воздухе, он — пароход, на полной скорости уплывающий от нее.
Вдруг Мария почувствовала рядом с собой движение, ее ладонь крепко и тепло сжала маленькая детская рука. Она наклонилась и обняла Элиаса. Cariño[4], ты еще не спишь?
— Мама, ты грустишь?
Она задумалась, дыша ему в волосы, да, немного. Но ведь иногда надо и погрустить.
— Мне тоже грустно.
— А что случилось?
Он молчит.
— У меня нет друзей, — вдруг говорит он. — Я не умею их заводить. Вот и Хьяльти не стал моим другом.
— У тебя еще будут хорошие друзья, сердце мое. А насчет Хьяльти не беспокойся.
— Это из-за моей темной кожи?
У нее перехватило дыхание, как от удара кулаком в живот. Раньше она ничего подобного от него не слышала.
— Любовь моя, не нужно так думать. Она обхватила руками его лицо, посмотрела ему в глаза. Ты самый красивый, лучший мальчик в мире, и у тебя обязательно появятся хорошие друзья. Ты просто их еще не встретил. В том, что Хьяльти не был мне настоящим мужем,
