Вторую ночь Андрей не спал. В голове полный сумбур. Газеты с описанием нечаевского процесса. Тетрадка Полины Марковны, «Искра», привезенная Владимиром. Рассуждения брата о пролетариях. Смерть Ивана Архиповича и разговоры у гроба. Предстоящая поездка в Шую, будет знакомство с Афанасьевым, — кто же он, толком Володя не объяснил. Зато сказал: «Ты — революционер». Значит, обреченный? Так получается, если верить Нечаеву. Смутно все...

Выехать следовало пораньше: и чтоб не заподозрил неладное папенька (ускользнуть, покуда не пробудился), и чтоб по возможности не попасть на глаза полицейским и филерам, и чтоб, наконец, вернуться вовремя, поскольку гласный надзор обязывал Владимира не отлучаться из города, не появляться после восьми пополудни в общественных местах, не принимать у себя гостей и так далее.

До малой малости запомнилась Андрею эта первая в его жизни нелегальная поездка.

И то, как, оба по-мальчишески радуясь, удрали незамеченными из дому; город еще не очнулся, вернее, почивали обыватели да именитые, фабрики же гнали ночную смену; на пустынных улицах повстречались только деревенские мужики да бабы, тянущиеся на базар; и в деревянном, затейливой резьбы, вокзале не попался дежурный унтер, — подремывал, наверное, этот исправный служака после бессонной ночи.

И то, как точно успели, чтобы на перроне людям не мозолить глаза. «Максимка», самый что ни на есть дешевый поезд, стоял на пути под парами; очереди у кассы спозаранку не оказалось; кассир из окошечка глянул пристально, Андрей тревожно-радостно подумал: а что, если кассир — полицейский доносчик? Но служитель тотчас отвел взор.

И то, как на дощатом, усыпанном лузгою дебаркадере захотелось Андрею выкинуть какую-нибудь штуку, ну, допустим, встать на руки, пройтись таким вот манером несколько сажен. Ничего подобного, понятно, Андрей себе не позволил, но в зеленый обшарпанный вагон вскочил-таки озорно: ухватился за поручни, подтянулся, не касаясь ногами ступенек, перекинул тело на площадку; там кондуктор покачал головою неодобрительно — балуется барчук. Владимир поднялся неспешно, степенно, билеты были у него, кондуктор приложил пальцы к фуражке, приветствуя молодого, в чистой одежде, господина, щелкнул щипцами, просекая билетную карту, присовокупил: пожалуйста, дескать, ваше благородие, народу невелико, славно доехать изволите.

И запомнил Андрей полупустой вагон. Неловко приткнувшись к откидному квадратному столику, бородач в подпоясанном веревкою зипуне обмакивал фиолетовую луковку в соль на тряпице, вкусно хрустел, сильно, тепло пахло ржаным хлебом. Двое парнишек на лавке дулись в карты, возле них, в проходе, лежала продольная пила, обернутая мешковиной, — ясно, на заработок направились. Отворотясь к окошку, грудью кормила ребенка женщина фабричного облика. Дремал, привалившись к стенке, старичок-лесовичок в свежих, пахнущих лыком, незамаранных лаптях. И еще вскоре за Бубновыми, лихо поигрывая тросточкою, заявился молодой человек, скорее всего конторщик — сюртучишко, воротничок, галстучек.

Андрею не сиделось на месте. Он было устроился рядом с братом, но тотчас перебрался напротив, поднял столик, снова опустил. Владимир поглядывал с усмешкой старшего.

Тронулись. В пыльном оконце возникали прилепленные друг к другу лачуги, трепыхалось на веревках убогое бельишко, безголосо верещали грязнобрюхие козы и так же безголосо кричали вдогон поезду оборванные ребятишки. Привычная картина эта успокоила Андрея. Он думал о скорой встрече с Афанасьевым, личность его со слов брата представлялась значительной, необычной.

Оно и в самом деле было так.

Родился Федор Афанасьевич в крестьянской семье за два года до отмены крепостного права, с малых лет гнул спину на помещика, а когда ему минуло двенадцать, пошел в люди, стал учеником ткача. Каторжный, четырнадцатичасовой рабочий день, голод, побои, измывательства. Но все-таки сумел научиться грамоте, примкнул к народникам, однако вскоре в них усомнился, — после убийства Александра II ничего не переменилось на Руси... Услышав, что в столице созданы рабочие кружки, где не о бомбометстве идут речи, а о том, как сообща бороться за то, чтобы свергнуть самодержавие, Афанасьев решил перебраться в Питер. Вошел в группу, организованную студентом-технологом Михаилом Ивановичем Брусневым, а затем и сам, по его совету, создал кружок. Участие в демонстрации на похоронах известного революционного демократа, публициста Николая Васильевича Шелгунова — Афанасьев нес венок от рабочих, — выступление на первой маевке в 1891 году, первый арест, высылка под надзор, побег и нелегальная жизнь в Петербурге, где он посещает немногочисленный, тайный кружок рабочих Невской заставы, руководимый Ульяновым, новый арест и годичная отсидка в «Крестах», снова нелегальная жизнь, высылки, скитания. И наконец, в 1897 году — Иваново-Вознесенск, устроился на фабрику Бурылина. Через некоторое время Бурылин по требованию полиции представил отзыв, в котором писал, что Афанасьев был «одним из самых старательных рабочих. Он всегда относился к работе за станком серьезно, со вниманием. Редкостный рабочий, всегда трезвый и аккуратный». Через конторщиков отзыв этот стал хорошо известен друзьям Федора, они посмеивались: знать бы фабриканту, сколь старателен восхваляемый им ткач в делах революционных! И здесь кружок, организатором его был Семен Балашов, а сам Афанасьев вел занятия. И опять преследования, опять скитания, надзор, угроза ареста... В конце 1900 года судьба снова свела Афанасьева и Балашова в уездном городе Шуе...

— Господа, прибываем на станцию Шуя, благоволите приготовиться к высадке. — Кондуктор был немолод, вышколен — не иначе прежде служил в классных вагонах, а теперь, до пенсиона, обретается здесь, в задрипанном «максимке». — Остановка двадцать минут, к услугам господ пассажиров буфет с продажею горячительных напитков.

— Дельно, — похвалил бородач, тот, что вкусно хрустел фиолетовым луком.

А кто-то весело удивился:

— Глянь, господами нас величают!

...Бубновы не придали никакого значения тому, что следом за ними вышел тот, франтоватый, похожий на конторщика. Владимир в конспирации не был силен, Андрей же вообще о ней не задумывался, его переполняло предвкушение чего-то важного, радостного...

Город показался Андрею невелик, но по сравнению с Иваново-Вознесенском благоустроен. Издалека виднелась колокольня, водруженная, сказал Владимир, в память о 1812 годе. Почти все улицы, какими шли, замощены, фонарные столбы понатыканы всюду, фасадами пригожи дома.

И Первая Нагорная собою хороша. Правда, без мостовой, но и не в рытвинах, заросла подорожником, ровным, как бы подстриженным. Дом Личаевой — узнали по голубенькой жестянке с именем владелицы — ладный, недавно покрашенный, с узорными наличниками.

Конечно, в прорези на калитке болталась деревянная ручка, и, едва за нее дернул Владимир, со двора, как и следовало ожидать, забухал старательный, серьезный лай. Видно, придется долго ждать, а после испуганный женский голос примется выспрашивать, кто, да к кому, да за какою надобностью. Придумали заранее: к Федору Афанасьевичу племянник из Питера со своим товарищем. А если Афанасьев окажется на смене, то узнать, когда возвратится.

Но калитка отворилась неожиданно быстро — шагов не услыхали, расспросов не последовало. Поблескивая залысинами над высоким лбом, распояской,