— То есть день, когда мне начали колоть в шею зелёную дурь, после чего меня стало не по-детски плющить? — оживился Чёрный Джордж.

— Да, именно так, — кивнул я, хотя и не был уверен, что мы с напарником ведём речь об одном и том же событии.

— А какое сегодня число? — вновь поинтересовался он.

— Хороший вопрос, дружище. — Теперь я был загнан в тупик. — Сейчас, по всем предпосылкам, первая декада февраля. Но могу и ошибаться. В лабораториях, где меня держат, нет ни часов, ни календаря.

— Первый укол мне сделали примерно через две недели после Нового года, — поскребя макушку, припомнил Дюймовый. — Это совершенно точно. В изоляторе у нас с Динарой была возможность обмениваться записками, и она всегда знала правильную дату.

— Ушлая малышка, — пробормотал я под нос. — Узнаю пройдоху-Арабеску. Везде, даже в тюрьме, с комфортом устроится. И под каждым ей кустом здесь готов и стол, и дом.

— При чём тут кусты? На что это такое вы намекаете? — вдруг насупил брови Жорик и посмотрел на меня с откровенным недружелюбием.

Надо же! Весьма показательная, между прочим, реакция. Особенно если вспомнить, как эти две крайне противоречивые личности сдружились в ходе наших поисков Мерлина. Да, похоже, многое изменилось в отношениях Арабески и Чёрного Джорджа с тех пор, как я видел их в последний раз. Любопытно, о чём таком они писали друг другу в своих тюремных записках?

— Остынь, Жорик, — попросил я, дав себе зарок впредь воздерживаться от подобных комментариев. — Ни на что я не намекаю — просто к слову пришлось. Неудачная цитата, согласен… Так что там насчёт уколов, какие тебе ставили в последние две или три недели?

— Значит, февраль, говорите? Н-да… Прямо в толк не возьму, когда успело так много времени пройти. — Озадаченный Дюймовый пожал плечами. — Для меня все эти дни, будто сон, пролетели. Причём чем дальше, тем я в него всё глубже и глубже проваливался… А затем бац! — резкое пробуждение! Будто кто-то меня во сне несколько раз пребольно ущипнул. И я на этого шутника так разозлился, что вскочил с кровати и сразу же спросонок в драку полез. «Ну всё, достал! Конец тебе, урод!» — примерно такие мысли у меня тогда были. После чего шары продрал и вижу: горящие авиаботы с неба падают, а в руках у меня — картечница… Потом-то я прочухался, но всё равно, даже сейчас перед глазами всё словно не наяву. Смутно верится, что я и вы стоим сейчас здесь и разговариваем… А что, я во сне… ну, то есть под кайфом, вам про Динару всё прямо так и сказал?

— Совершенно верно. Почти слово в слово. И не похоже, чтобы ты бредил. Очень уж связные и горькие были твои откровения.

— Странно. Ни хрена не помню и не врубаюсь, откуда я мог это взять… Хотя если напрячь мозги… Хорошенько напрячь!…

Чёрный Джордж уставился на огонь и взялся тереть ладонью наморщенный лоб, очевидно, подстёгивая тем самым стартовавший за ним мыслительный процесс. Усердие, с которым сталкер предался воспоминаниям, было столь велико, что казалось, будто я даже слышу, как в голове у Жорика что-то бурлит, поскрипывает и потрескивает. И хотя все эти звуки издавали пылающие останки авиабота, я всё равно забеспокоился. Опасное это дело: включать мозги после долгого бездействия и тут же переводить их в форсированный режим работы. Особенно, если раньше напарник пользовался ими лишь от случая к случаю. Того и гляди, перегорят, а перегоревшие мозги — это вам не лампочка; их из черепной коробки не выкрутишь и на новые не заменишь.

— Короче, мыслитель: хватит пар из ушей пускать! — не выдержал я, замаявшись глядеть на Жориково самоистязание. — Крышка вон на котелке уже дребезжит! Сорвёт её не ровен час, и что тогда прикажешь с тобой делать? Да и хватит уже расслабляться — пора за работу! Вертолёты с чистильщиками наверняка вот-вот с базы вылетят, а мы ещё тут топчемся.

— Записка! — вдруг встрепенулся Дюймовый, резко прекратив тереть лоб и выставив палец в небо. — Точно! Была ведь ещё записка! От Динары! Уже после того, как мне стали зелёную дрянь колоть! Я тогда туго соображал, но записку прочесть смог. А когда прочел, сильно осерчал и буянить начал — это я тоже помню. И после этого мне аж двойную норму зелёной дряни впендюрили! То ли в наказание, то ли, чтобы успокоить…

— И о чём конкретно говорилось в той записке?

— О чём?… Хоть убейте, не помню! Блин! Блин! Блин! — Дюймовый в отчаянии постучал себя по лбу, словно пытаясь вытрясти эту подробность из упрямой памяти так, как пропойцы вытрясают из пустой бутылки последние капли. — Читал — помню! Разозлился — помню! Почему разозлился — забыл!… Ну в кого, скажите, Геннадий Валерьич, я — такой пустоголовый идиот — уродился?

— Понятия не имею. Я ваше генеалогическое древо не изучал. Однако будь уверен: твои потомки — если, конечно, таковые появятся и тоже когда-нибудь зададутся этим вопросом, — быстро найдут ответ, в кого они такие уродились, — заключил я. И, всмотревшись с тревогой в затянутое снежной пеленой небо, отрезал: — Ну всё, Чёрный Джордж, баста! Хватит предаваться ностальгии, проваливаем отсюда! Всё равно, если мы не удерём от «Светоча», твои воспоминания нам ничем не помогут.

— А как мы от него удерём?

— Идём, по дороге расскажу. Здесь недалеко — пара минут ходьбы, не больше. И не забудь прихватить «Мегеру» — она нам ещё понадобится…

Впервые за всё время экспериментов надо мной «Светоч» умудрился потерять сразу оба авиабота и оставить меня без надзора. Однако вряд ли сегодняшняя накладка стала для полковника Хрякова форс-мажором. У него, большого знатока своего дела, наверняка имелись оперативные сценарии для каждого вероятного эксцесса, какие могли произойти на полевых испытаниях.

Тот факт, что мне нельзя вживить датчик-маячок, ничуть не смущал Грободела. Выставленное вокруг пустоши оцепление держало под контролем каждый метр охранного периметра. Даже скрывшись из-под прицелов видеокамер и пулемётов, я не мог ощущать себя свободным. И в какую бы сторону ни побежал, везде меня так или иначе должны были засечь зоркие хряковские наблюдатели.

Да и далеко бы я ушёл без одежды, еды и оружия? Три, максимум четыре часа на таком морозе я ещё мог выдержать, но не больше. Всякий раз по возвращении на базу мне приходилось полдня отлеживаться, пока симбионт залечивал мои обморожения, ушибы и прочие полученные в пустошах травмы. И я, и Грободел прекрасно сознавали, что бежать мне некуда и помощи ждать неоткуда. Не было в Пятизонье силы, какая дерзнула бы отбить меня у военных. А если бы вдруг и нашлись такие храбрецы, сомневаюсь, что они пошли бы на это лишь ради того, чтобы дать мне свободу. А ради чего, ясно и без подсказок.

Посланный «Светочем» по мою душу вертолёт прибыл на место спустя двадцать минут после крушения авиаботов. Десантно-транспортный Ми-ТПС сел на плоскую вершину похожей на огромный перевёрнутый таз скалы, что возвышалась в сотне метров от догорающих останков Жориковых жертв. Едва шасси винтокрылой машины коснулось земли, как из открытого ещё при снижении заднего люка высыпали полтора десятка чистильщиков, тут же рассредоточившихся вокруг посадочной площадки. Дабы не ухудшать и без того плохую видимость, пилот сразу же выключил двигатели. Солдаты подождали, пока уляжется поднятый винтами вихрь, после чего, повинуясь крикливому сержанту, быстро образовали походный строй. И, держа оружие наготове, припустили трусцой к западному склону — наиболее пологому и удобному для спуска к подножию скалы.