Это я вам рассказываю о своих ощущениях. Брайони знала, что я разведен, но ничего более. У меня и раньше было желание выговориться, но я не мог себя заставить раскрыться перед ней полностью. Неудивительно, что я стал ее «проектом»[14].

Ее «проектом»? Значит, ты все еще не понимал, насколько она к тебе привязана.

Я чувствовал ее интерес. Чувствовал постоянное внимание. Но ни во что большее не верил — не мог. У меня, конечно, были свои уловки. Чем больше я мрачнел, тем заботливей относилась ко мне Брайони. Так продолжалось целый семестр. Я научился манипулировать своим нигилистическим отчаянием и не чурался обмана, я научился делать скорбную мину, хотя в глубине души расплывался в улыбке, как последний идиот. Это удерживало меня от физических поползновений. Но она переняла мою манеру речи и, зачитывая вслух свою курсовую, каждой четко продуманной фразой отдавала дань моему преподаванию. Ей был свойствен интеллектуальный апломб молодых, которые не боятся выдавать научные идеи за собственные. Она даже упомянула лимбическую систему мозга — и при этом вопросительно посмотрела на меня. Эту гипотезу пришлось тут же отклонить.

С какой стати?

Поражения лимбической системы среди прочего ведут к затуханию эмоциональности. Наступает равнодушие, холодность. Человек становится как бы полуживым. Дисфункция лимбической системы наблюдается у пациентов, перенесших травму.

Хочешь сказать, ты тоже имел такой опыт? Ты был травмирован?

Разве что жизнью. Поймите, рядом с Брайони моя лимбическая система не давала сбоев. Гиппокамп и миндалевидное тело были активны как никогда. Свист и аплодисменты. Сальто назад. Хорошо, что учебный план моего курса предусматривал знакомство с трудами Уильяма Джемса[15], Дьюи[16], Рорти[17], а также французских экзистенциалистов: Сартра, Камю. Она занималась всем этим с увлечением.

Не сложновато ли для вводного курса когнитивистики?

Допустим, в головах большинства студентов мало что задерживалось. А то, что было доступно пониманию, им не нравилось. Я не наблюдал у этих ребят какой-то особой религиозности: скорее, Бога они воспринимали как исходную посылку, как предустановленную компьютерную программу. Но коль скоро для изучения мозга, для изучения сознания требуется какая-то философская система, я бы выбрал либо прагматизм, либо экзистенциализм. Возможно, их сочетание. Заметьте, Бог в них отсутствует. Душа тоже. Никакого метафизического балласта. Брайони этим прониклась. Но для нее идея тяжкого бремени свободы[18] в большей степени несла в себе драматизм и возвышение человека. Поэтому она тяготела к экзистенциалистам. Но как прагматист, отрабатывала свои знания на мне. И доказала, что я приверженец экзистенциализма. Что далек — в силу поэтапного формирования своей сущности — от сферы психологии. Похоже, между нами быстро возникло притяжение. Ее устраивал Эндрю-Экзистенциалист. Порой она целовала меня в щеку. Порой заходила ко мне в кабинет с двумя чашками кофе. Мне хотелось упасть на колени, чтобы целовать кромку ее сарафана. Чистое, прелестное дитя Запада узрело в моем кажущемся экзистенциализме бунтарский романтизм девятнадцатого века: вот Эндрю застыл на краю скалы, прижимая ко лбу тыльную сторону ладони.

Наша физическая близость стала лишь вопросом времени. Впервые мы оказались наедине у нее в общежитии. Она сняла одежду, легла на кровать и, пока я раздевался, отвернулась к стене. Бог мой, я сжимал в объятиях это трепетное создание. Потом она сама приезжала ко мне на велосипеде… Как-то раз, помню, она проснулась раньше обычного и вытащила меня из кровати, чтобы утянуть за собой, как взволнованного спотыкающегося ребенка, на крышу мотеля — полюбоваться восходом солнца над горными вершинами. Вряд ли моя техника соблазнения когда-либо применялась в этом ковбойском краю. Я перенес Брайони в другое время и место, я ревновал ее даже к бродячей собаке, которую она взяла с нами в поездку.

Насколько я понимаю, речь идет о поездке в Калифорнию с девушкой твоей мечты, но почему-то на душе у тебя было тяжело.

Мне предстояло знакомство с ее родителями. Разве вы бы чувствовали себя иначе?

Брайони указала Эндрю дорогу в небольшой курортный городок, примерно в часе езды к югу от Лос-Анджелеса. Свернув с Тихоокеанской автострады, они оказались на улице, застроенной выкрашенными в пастельные цвета домиками, преимущественно оштукатуренными. Перед каждым имелся крошечный садик с цветущей, абсурдно пышной тропической растительностью. По всей вероятности, за двое суток пути Эндрю устал. Даже восторженные комментарии Брайони, направлявшей его в узкий проезд между домами, вызывали у него раздражение. А уж когда она бросилась ко входу, распахнула дверь и скрылась внутри… в ней было не узнать ни эффектную, обтянутую спандексом гимнастку на высокой перекладине, в стойке на руках, ни прелестное создание, скромно предоставившее себя для эксперимента в ходе вводного кура когнитивистики, ни возлюбленную зрелого мужчины. В ее возрасте каждый приезд домой — это возвращение в детство. Эндрю стоял, упершись руками в бока, возле машины и оглядывал соседние дома. Тени не было. Белый тротуар дышал зноем. Даже себе самому Эндрю не признавался, что психует, не знает куда деваться — гнусный соблазнитель, ухлестывающий за этой девочкой.