— Есть будешь?

— Нет.

— А придется.

— Тогда зачем спросила?

— Просто так, из вежливости.

Эдвард не находится с ответом, а я достаю из его сумки сэндвичи. Их надо съесть первым делом, пока не испортились. Еще пищевого отравления нам не хватало.

— Интересно, ее можно пить? — Эд оборачивается на поток водопада.

— Полагаю, если прокипятить, то вполне.

— А зачем ты разжигаешь костер?

— Собираюсь стерилизовать инструменты, чтобы снова были готовы к употреблению. Вот случится еще что-то, я открою контейнер и воспользуюсь ими, не надо тратить время на стерилизацию. Иногда судьбу живого организма решают минуты, а то и секунды.

— Лучше бы в них не было больше надобности.

— Согласна. Но я всегда предполагаю худшее.

У нашей пещеры один существенный недостаток: из-за шума воды мы не слышим, что творится снаружи. С другой стороны, пещера не видна из джунглей, нас можно обнаружить, только если знаешь, что она здесь есть. Я на нее наткнулась совершенно случайно. Конечно, надежда на то, что совсем никто о ней не знает, весьма призрачная, если нашла я, мог найти и кто-то другой, но нам все равно больше некуда деваться, потому что скоро станет совсем темно.

Я заканчиваю возиться с инструментами и прячу контейнер в рюкзак. Их мне подарила тетя Роза, когда я поступила в университет. Она ужасно мной гордилась — как же, столько усилий на меня потратила, и оказалось, не зря!

— Почему у тебя такая странная фамилия — Величко? Ты русская?

— Ну да, наверное, русская.

— Ты точно не знаешь? Как такое возможно?

— Ну, если не в курсе, кто твой отец…

— А имя? Тори — это Виктория?

— Виктория, да. На родине я была Викой, здесь стала Тори.

— А куда ты летела?

— Идиотский вопрос, ты не находишь? Самолет следовал в Ла-Пас, ты тоже летел туда, как и остальные. Это же не автобус, промежуточных остановок нет.

— Вообще-то я не о том. Зачем тебе нужно было в Ла-Пас?

— Работать в тамошнем консульстве, потом — в госпитале при миссии ООН.

— В Африке ты тоже так работала?

— Почти так. Эд, ты переполнен вопросами.

— Извини. Я журналист, интересоваться миром — моя работа.

Я думала, интересоваться миром — естественное состояние человека, но для некоторых это работа. Есть работа — интересуются миром, нет — жуют жвачку. Я мало понимаю янки, хотя и прожила среди них большой кусок жизни. Они были мне чужими, и я была среди них чужая, так и осталось.

С первой минуты, как только мы с тетей Розой сошли с трапа самолета, я чувствовала себя чужой на их земле. Их улыбки, манера говорить, их чистенькие бумажные домики с обязательными газонами и постоянные судебные иски друг к другу — все это раздражало меня ужасно. Я не смогла ассимилироваться среди них. Просто не захотела. Именно потому и занимаюсь тем, чем занимаюсь, а не врачую локти и коленки, ушибленные при игре в гольф. Все эти шумные, уверенные в своей богоизбранности цивилизованные граждане… Короче, мне лучше без них. Не потому, что они плохие — просто слишком другие. Или я слишком другая.

— И как давно ты в Штатах?

— Давно, лет двадцать уже, наверное. Еще вопросы?

— Много вопросов. Ты интересуешь меня, Тори Величко. Меня всегда интересовали сумасшедшие, как ты, женщины. Надо ж до такого додуматься — прыгнуть с обрыва, ухватившись за лианы!

— Ты прыгал вместе со мной. Забыл?

— Как я только согласился на это, до сих пор не могу понять.

— Пришлось согласиться. Что нам еще оставалось?

— Ты права. Давай спать, что ли? Уже темно. Иди сюда. Не бойся, я не стану к тебе приставать.

— У тебя завышена самооценка. Надеюсь, плечо твое поболит.

— Уже болит, но это дела не меняет. Никакой радости — сидеть в темноте поодиночке.

— Боишься темноты?

— Иди ко мне.

Я на ощупь нахожу его и устраиваюсь рядом. Еще днем я принесла сюда кучу папоротниковых веток, и хотя они примялись, а все ж не на голой земле спать. Тут влажно и довольно прохладно, и это хорошо для раны Эда, а вдвоем не замерзнем.

— Ты меня не убьешь, если я тебя обниму?

Дудки, так дело не пойдет!

— Не убью, но пинка дам. Не люблю, когда ко мне кто-то прикасается.

— Почему?

— Не о чем говорить, не люблю, и все.

— Я обниму тебя по-дружески. Не толкайся, мне же больно! Тори, пожалуйста… не будь такая. Ну ладно, признаюсь — да, я боюсь темноты. Довольна? Никто об этом не знал, я считал, что…

— Прекрати истерику. Надо было сразу сказать, а не строить из себя непобедимого мачо. Ох уж мне ваша уверенность, что иметь фобии стыдно и недостойно настоящего мужчины… Все вы просто идиоты!

— Это диагноз?

— Да.

— Теперь я могу обнять тебя?

— Да, черт тебя подери!

— Не сердись…

— Повторяю: терпеть не могу, когда до меня дотрагиваются. Такая у меня фобия.

— Когда-нибудь мы будем смеяться, вспоминая сегодняшнюю ночь.

— Если у нас будет это «когда-нибудь».

— Будет. Я…

— Тихо! Ты слышишь?

— Нет. Там никого нет.

— Безответственное заявление.

Там полно всего. Там сейчас ползают змеи и ходят на мягких смертоносных лапах большие хищные коты, там летают летучие мыши, и прикосновение любой из них опасней укуса змеи, потому что они переносят страшные болезни. Там… Собственно, я также не уверена, что нас оставили в покое парни, которые охотились за нами днем. Нет, конечно, именно те нам уже ничего не сделают, разве что явятся взывать к нашей совести в виде призраков, что маловероятно, а вот их коллеги… Интересно, где сейчас наши спутники — Брекстоны и Хиксли? И кто же все-таки виноват, что мы оказались в таком дерьме?

— Тори…

— Тихо. Там кто-то есть.

Я умею слушать тишину. Потому что долго жила в джунглях и научилась распознавать звуки. Те джунгли тоже были не мед, хуже этих. Там были болота, пиявки, лихорадки и змеи, а на равнинах водились львы. Там постоянно случались разные гадкие вещи, там… В общем, Африка мне тоже чужая, и я рассталась с ней без малейших моральных судорог. Даст бог, никогда больше не свидимся. Я хочу покоя.

Кто-то осторожно ходит вокруг. Я слышу мягкие крадущиеся шаги, и мне страшно. Кто бы там ни был, не с добром он ходит. С чего бы хорошему человеку шляться среди ночи в джунглях? Очень надеюсь, там не человек, а пума пришла напиться после удачной охоты. Это был бы идеальный вариант.