Властные мужчины целыми днями командуют на работе, отдают приказы, несут на своих плечах всю тяжесть своего бизнеса. Когда они познают облегчение, позволив кому-то другому взять все в свои руки, в их мозгу словно щелкает переключатель. Вскоре это единственный способ расслабиться.

Вырисовывать пуантилизм2 на спине Лукаса Ларсена своими шпильками — это самое хуевое из того, что я с ним делала, но я никогда бы не сказала об этом Рамзесу. То, что я делаю со своими клиентами, для меня так же свято, как священник в исповедальне. Я знаю, как сильно они в этом нуждаются, и никогда не предам это доверие.

Второй по распространенности кинк — фут-фетиш. Я не знаю, как устроена проводка разума, но я точно знаю, что космический создатель печатных плат смеялся, когда впаивал в них мужское восприятие ног.

Третья группа — это те, кого я люблю называть возбужденными мальчиками-подростками. С ними проще всего, потому что они рассказывают мне все грязные вещи, которые собираются со мной сделать, но на самом деле все происходит так: они кончают за шесть минут, заказывают обслуживание в номер и засыпают на диване.

Рамзес не вписывается в привычные категории.

Мужчины приходят ко мне за услугой, за удобством — у них нет времени на свидания, они в разгаре тяжелого развода, они хотят заняться каким-нибудь фривольным дерьмом, не беспокоясь о том, что об этом проболтается весь город.

С Рамзесом это кажется… личным.

Я не думаю, что он влюблен в меня, я не идиотка.

Но я думаю, что он воспринимает меня как вызов, а это опасная позиция с человеком, который не просто играет, чтобы победить — он играет, чтобы уничтожить.

Он будет давить на меня. Проверять меня. Попытается как-то подшутить надо мной.

Что ж…

Посмотрим, насколько ты плох на самом деле, Рамзес.

Я давно научилась отделять свой разум от тела. Неважно, что происходит с моим телом, когда мой разум далеко. Вот как я могу трахать уродливых мужчин, мужчин, которые мне надоели, мужчин, чью мораль я презираю. Я могу использовать их так же, как они используют меня, потому что, что бы ни делало мое тело, мой разум все контролирует.

Рамзес не будет со мной церемониться.

Не зря же он положил на мой счет три миллиона — и не для того, чтобы погладить мое эго.

Он положил слишком большую сумму, чтобы отказать.

Так действуют эти люди, ничем не отличающиеся от гангстеров из "Крестного отца3": они делают вам предложение, от которого вы не можете отказаться.

На Уолл-стрит нет ничего вежливого. Ничего честного, ничего цивилизованного. Игроки встречаются так, как они ведут бизнес — враждебные поглощения, сделки с черного хода, угрозы, взятки, вымогательство…

Сколько бы восхитительных "конкурсов с яйцом-пашот" ни придумывал Рамзес, он ни на секунду не обманет меня. Все, что он делает, направлено на достижение конечной цели. И какой бы ни была эта цель, она направлена на его благо, а не на мое.

Я говорю себе это снова и снова, пока брею ноги, сушу волосы феном, крашу лицо. Я пытаюсь заглушить нетерпеливое предвкушение, корчащееся в моих внутренностях.

Я хочу увидеть Рамзеса голым.

Я хочу этого с того самого момента, как увидела его руки. Я хочу увидеть член, который соответствует этим рукам.

Я видела, как он вздымается по штанине на скачках "Belmont", оживает, словно чувствует меня, словно живет собственной жизнью. Я едва дышала, пытаясь украдкой взглянуть на него, чтобы Рамзес не заметил…

Мое влечение к нему — большая гребаная проблема.

Влечение затуманивает рассудок. Это должно быть мое оружие против него, а не его против меня.

Этот поцелуй…

Эти беззвездные глаза, заглядывающие мне в душу, рука, обхватившая основание моей шеи…

Вот так я хочу, чтобы ты целовала меня…

Мои трусики намокли, как будто у меня отошли воды.

Черт, черт, черт, черт, черт, черт.

У меня столько проблем.

Под влиянием импульса я отправляю Рамзесу сообщение:

Меня не нужно отвозить, я буду у тебя в 7:00..

Я добираюсь на поезде до квартиры Табиты. Она живет в многоэтажке в Квинсе. В последнее время ей приходится несладко — у нее артроз бедер, коленей, лодыжек. Это плата за то, что она танцует по четырнадцать часов в день в балете Большого театра.

Во время визита в Нью-Йорк в восьмидесятые годы она дезертировала, чтобы стать любовницей Вандербильта. Он выделил ей особняк в стиле Beaux-Arts, который стал ее борделем. К тому времени, когда я с ней познакомилась, она уже тридцать лет управляла самым успешным эскорт-агентством в городе.

Табита научила меня большему, чем любой родитель.

Она совсем не похожа на мать. Но иногда она была для меня чем-то вроде отца. Суровый и требовательный отец, никогда не довольный своим сыном. А это, как говорят мои клиенты, идеальный рецепт успеха.

Я стучусь в ее дверь.

Табита долго не отвечает.

— Ты можешь написать смс.

Она открывает дверь лишь наполовину и, шаркая, возвращается в тусклую квартиру. Раньше Табита не шаркала. Она ходила так, будто висела на веревке в верхней части черепа, и вся гравитация тянула ее вниз по прямой линии.

Посещение ее напоминает мне о том, как долго я занимаюсь этой работой.

Если Табита была лебедем в свои нежные дни, то теперь она стала стройной и твердой, как хищная птица. Она смотрит на меня сверху вниз. Хотелось бы, чтобы она была дряхлой, а не артритной.

— Почему ты такая модная?

— Я иду на свидание.

— Очевидно. — Ее сарказм — чернобыльская едкость. — Я спрашиваю, зачем тебе столько хлопот.

Я потратила час на то, чтобы выровнять волосы до блеска. Я срезала бирки с платья и нижнего белья. Моя киска ухожена, как лужайка перед Белым домом. Табита не может видеть эту часть, но она, блядь, знает это, просто глядя на остальную часть меня.

— Я встречаюсь с Рамзесом Хауэллом.

Табита вышла из игры, но она не умерла. Она знает, кто такой Рамзес.

— Хм… — Это русская прима-балерина, которая говорит "я впечатлена". На самом деле они никогда не бывают впечатлены, но иногда они чуть менее разочарованы. — Первое свидание?

— Второе свидание.

— Ах. — Это значит, что пока что выступление приемлемое, давайте посмотрим, как вы собираетесь все испортить. — Знаешь, что ему нравится?

Она не села, а стоит у пианино, спина прямая, руки свободно сцеплены перед собой. Она — экзаменатор, я — ученица.

Словно забыв сделать