Подростки предпочитали очень взрослые игры, ничего другое не заинтересовало их жестокие сердца. Дети – это передовая линяя фронта битвы добра и зла. Когда впервые выходишь на улицу, покидая парник домашних квартир, где мама и папа создают благоприятный климат, то жизнь предстает не такой ласковой, нежной и заботливой. В подвалах, обустроенных ребятами для совместного вечернего досуга, украденные с дач диваны, пропитаны спермой. Он же, пэтэушник-электрик Паяльник, проводил лампы освещения, его специфику знали все, что давало ему многочисленные знакомства в мире хулиганья. Каждый год по осени он брался выполнять сразу несколько срочных заказов, времена наступали холодные, надо было оборудовать хату. Это прекрасно понимали в каждой компании. На стенах – плакаты. Столик, карты, музыка, вино, девочки.

- Дрочи, - указывает Таня Виталику.

Виталик – известный олигофрен, он тоже приходит пообщаться со сверстниками в подвал, где неизменно является объектом насмешек и издевательств, но приходит все равно. Сейчас Виталик умер, а Танька уже много лет сидит на героине и торгует наркотой. Желание причастности к высокому заставляет закрыть глаза на любые оскорбления. В подвалах в начале 90-ых собирались самые сильные представители молодежи, все остальные парились в квартирах. Виталик достает член и начинает дрочить, все довольны, все ржут.

- Кончи на Танькин плащ, - шутит кто-то.

Все ржут еще громче.

- Я тебе кончу, - угрожает ему девчонка.

Виталик глупо улыбается. Из вечера в вечер. Пошлость обосновывалась в этих душах каждый раз, когда они собирались вместе. Агрессия, распутство, алкоголизм, хамство, желание унижать были главными достоинствами, уважаемыми качествами. Все открыто и искренне, чем и притягательно. Благовоспитанное общество виделось мутным, непонятным и замкнутым, населенным единоличниками. В подвалах ощущалась общность интересов, все было на виду, и, видимо, это ощущение было куда важнее, нежели их суть. Мне тоже нравилось унижать людей. Одноклассник Савченков был не в меру робкий, чем снискал мою особую любовь. Я отбирал у него пенал, он плакал. Так я развлекался первые два года учебы. Наши взаимоотношения были показателями наших личностных качеств. Савченков был единственным учеником, кто плакал, когда чужие люди брали его вещь, остальных этот фокус не трогал совершенно. Я был единственным учеником, кто чаще других заставлял Савченкова плакать, остальных этот фокус тоже не трогал совершенно. Сильный там, где для него есть слабый. Я получил репутацию негодяя и подлеца только потому, что еще из общения с дворовой ребятней, там у костра, ощутил разницу между двумя позициями – сильного и слабого, старшего и младшего. Я был крайним, шутя, меня мучили и били. Такое повышенное внимание было приятно, хотя куда желаннее я бы хотел, чтобы меня любили, но совершенно не знал, как этого добиться. За издевательства над Савченковым со мной несколько раз приходила разбираться его мама.

- А если я тебе сейчас вот возьму и ударю, - угрожала она.

Дальше слов не доходило. Папы у Савченкова не было. Позже, за каменное напряженное выражение лица, я дал ему кличку Убийца, после школы Савченков поступил в медицинский институт и устроился работать в морг. Калечат калеки. Непрерывный процесс несовершенств. Как косточки домино, выстроенные в ряд, мы, задетые кем-то, падаем вниз, задевая кого-то. Но падают все! Устоять и не толкнуть другого, когда толкнули тебя, это подвиг из подвигов, ибо, быть может, толкнуть тебя бросится после этого целая толпа, но не упасть можно только так.

Когда в бегущей толпе молниеносно падает на земь сбитый припадком эпилептик, то среди всех окружающих людей вряд ли найдется такой, кто обладает умениями и навыками спасения тяжелобольного, скорее всего, ни одному из них не приходилось в своей жизни, превозмогая отвращение к струящейся из его рта белой пене, бросаться к дрыгающемуся в судорожных конвульсиях телу и что есть силы разжимать пасть человека любым подручным предметом. Кто-то из толпы должен сделать это впервые, замирают от увиденного многие, срываются с позиции стороннего зрителя единицы.

- Он синеет… Размыкайте челюсть, размыкайте скорее ему челюсть!

Соучастие или слабость. Если этого не можешь сделать ты, то это будет делать кто-то другой, необходимость в котором тебе надо будет оплачивать. Гарантии – это проценты, наценки, надбавки, выставленные за неверие. Там, где человек проявляет слабость духа, его вмиг подчиняет аппарат власти, начальники, эксплуататоры, рабовладельцы, феодалы, капиталисты, манипуляторы сознанием, все те, кто умело использует животные инстинкты, низменные страсти и грубейшие пороки. Слой администраторов порожден падением человечества, и чем оно глубже, тем сильнее пресс властьимущих. Порок приводит в зависимость от еще более мощного порока. Когда начинаешь курить травку, то над тобой вырастает фигура наркоторговца-барыги. Мы уже пол дня звонили Таньке, но ее сотовый был отключен, а это означало, что настроение на нуле, и сегодня купить шмаль нам пока не у кого. Наша жизненная активность зависела от ее деловых расчетов. Проходит еще один час, звоним снова. Очень хочется, чтобы ее сотовый работал.

- Я за больницей в Щ. Знаешь? Но уже сейчас уеду скоро.

Мчимся. Хозяин дал цель. Асфальтовый пятачок на задворках медицинского учреждения, торговля идет бойко, кто-то уезжает, кто-то приезжает, кто-то ждет. Возле красной девятки очередь. Из каждой машины выходит чел, встает в нее, дает деньги, берет товар, садиться к себе и уезжает. Это постоянно. Шестерки, девятки, десятки, нивы. Кто-то приехал на мопеде. Иномарки. Руки с наколками на рулях. Прожженные, ушлые лица. Нормальные люди на точку за гашишем не ездят. Сброс партии наркотиков. Оживленные разворачивающимся действом, пациенты все палят из окна. Три минуты под прицелом нескольких десятков пар глаз, и мы трогаемся домой. Я уже держу в пальцах небольшой целлофановый пакетик от пачки сигарет. Нам насыпали туда два коричневых камушка. Брал Мельница. Барыге он известен как «Саша с костылем». Так и представляется по телефону. Пару месяцев назад Мельница постоянно гонял для парней за дурью со сломанной ногой, они часто трещали с барыгой за жизнь, она ведь тоже человек. Барыга – это только обертка, и внутри – несчастье, ибо ее счастье зависит от мафиозников-азйебарджанцев, еще в середине 90-ых поставлявших крупные партии героина для русских школьников. Над Районом стоял белый туман. И поэтому внутри Мельницы давно был прописан наркотик. Много наркотиков, всяких и разных. Героин, грибы, спиды, фен, гашиш, трава, лсд, может быть, что-то еще. И Мельнице это нравилось. Сейчас ему двадцать пять, пять последних лет он прожил под кайфом. Молодость. Мельница сделал ее яркой. Всего и не вспомнишь. В свой последний день рождения, на даче, он кидался в людей выпавшим гнилым зубом и ехидно улыбался. Однажды, на пикнике у него началась буйка:

- Почувствуй боль! - и он тыкает тебе в спину острой палкой.

Весельчак фотографировался голым с воронкой, надетой на вставший член. Он в противогазе бегал по продуктовому магазину. Парня несколько раз выгоняли из дома. Четыре месяца он бомжевал и кололся, кололся и бомжевал. Подвалы, подъезды, притоны. Лихое время. Изнанка жизни – это правда, со знаком минус, запретный плод, вкусив который мы видим всю реальность бытия, но перестаем верить во власть добра и любви. С властью страстей каждым новым прожитым годом сказочный, волшебный мир замещается вероломной волей сильных мира сего. Все правительства и корпорации с самых древних времен и по сей день строят свое могущество исключительно на грехах человеческих. Земное господство – это знания, умения и навыки в сфере коммерции деградаций души. Банкиры людских недугов, они всего лишь выполняют функции, заложенные безобразием двуногих. Гордость, скупость, распутство, гнев, чревоугодие, зависть, лень. Чья-то мерзость – это чья-то власть. Закономерность. Как и то, что человечность – это свобода, жестокая земная власть при которой сменяется чем-то другим, более высоким, непознанным, но, однозначно, любящим человека. Познание земной любви, духовного родства с женщиной, с совершенно случайным существом, чьи обнажаемые мысли и переживания неожиданно оказываются до невозможности знакомы и для мужчины, а то, что волнует уже его, так же сильно волнует и ее, познание полного взаимопонимания двух половинок несет в себе ощущение чьей-то могущественной руки, приведшей их друг к другу здесь и сейчас. Евдокии как будто кто-то предварительно дал почитать сводки с моего мозга за последний год и специально послал, чтобы озвучить их и удовлетворить мои самые сокровенные чаяния. Ее видение мира, интересы, модель поведения, жизненные акценты оказывались аналогичны моим, неимоверные сходства улавливались постоянно и приводили меня в трепет. Мы прожили свои жизни в разных плоскостях, но черпали себя из одного начала. Одна жизнь на двоих, один сценарий, один ход осмысления пройденных путей и ситуаций. Такого не могло быть, но это было. Страшно даже становится от таких совпадений, это напоминало безумие, чью-то шутку, игру, рядом с ней я жил как в бреду, в фантастическом мире. Она – это был я сам.