- Природные пейзажи снимаю, - на шее болтался фотоаппарат, забрел сюда, решил войти, пообщаться.

За пять минут меня окружила толпа женщин разных возрастов. Из 500 человек здесь лишь 50 мужчин.

- А, можете нас сфотографировать, - их глаза бесподобно чисты, в кого бы я не вглядывался, там было что-то притягательное.

- Да, конечно, - мне как раз этого и хотелось.

Делаю несколько снимков.

- Мне сейчас 35 лет, - рассказывает женщина с лицом мужчины, - я всю жизнь провела по таким заведениям, в детском доме мне дали имя и фамилию, ни отца, ни матери, пробыла там до 18 лет, потом перевили сюда. Но здесь не все такие. Многих сдают родственники. Потому что не могут читать и писать научиться.

Какие же восхитительные глаза - рыжая худощавая девушка с усыпанным веснушками лицом украдкой бросает на меня свой взгляд и, застенчиво улыбаясь, отводит его в сторону. Меня обдает чем-то светлым. Сам схожу с ума. Я хочу туда снова. В ее глаза.

- Здесь все люди, - рассказ продолжается, - с потерянным счастьем. Все мы – брошены и никому не нужны, а ведь каждый человек должен быть кому-то нужен. Своего счастья здесь ни у кого нет, поэтому каждый охотится за чужим счастьем.

Меня поразила глубина нашего ненавязчивого разговора, возникшая совершенно без раскачек. Больше всего я не ожидал встретить здесь четкое человеческое самосознание, но наткнулся именно на него. Женщина с лицом мужчины, пациентка психушки, мыслила так же грамотно, как и не многие мудрые люди вне специального учреждения. Это были юродивые, запертые в клетку. Не вписывались в социум, искусственно созданный людьми. Если не умеет писать и читать, то это не значит, что не мыслит и не переживает. Общество списывает со счетов тех, кто не играет по его правилам. Тот, кто сошел с дистанции, обрел свободу. Болезнь души – всегда путь к очищению. Святость в древние временя приходила людям через самые сильные муки и страдания. Предполагаю, что среди 500 больных такие здесь есть, но их спрятали от человечества. В моем лице оно имело получасовую аудиенцию у Бога. Неожиданно выбежала медсестра с охранником, меня выпроводили вон, спустя два дня я снова стоял у ворот интерната, жажда продолжить беседу не покидала меня все это время, на этот раз легально.

- Вы можете обострить их заболевание, - утверждал мне в своем кабинете главный врач, - их личность разрушена, ничего путного они вам сказать не смогут. Все их высказывания – бред, далекий от реальности. Для вашей диссертации по философии вы там не найдете никакого смысла. Это тяжело больные люди, находящиеся на принудительном лечении.

Гостей здесь не ожидают. Политика – это убеждение в том, что интересы человека, масс – есть интересы руководителя.

- Мне еще доложили, - продолжил Олег Александрович после телефонного звонка, - что вы на днях проникали в наше закрытое учреждение нелегально. Как вам это удалось?

Сейчас мне скрутят руки, обколят лекарствами и закроют здесь навсегда.

- Материализовался, - отшутился я.

- Изначально к вам возникла бдительность, теперь недоверие. До свидания. Охранник проводит вас к выходу.

Администрация бережно охраняет своих пациентов от внешних воздействий, тотальностью убеждения белое может стать черным, а черное белым. Нередко пациенты отчасти понимают это, что вырастает в недовольство администрацией, власть снова лишает их покоя, тем самым, сохраняя свою роль в их мозгах, для кого-то позитивную, для кого-то негативную. До тех пор, пока в мозгах земная власть будет играть главную роль, люди будут управляемым стадом, стремясь переманить которое на свою сторону, любой политик в междоусобной войне сеет раздор и смакует падения оппонента. Политика профессионально производит смуту. Это еще не убийство, это мышление. Согласно генетической экспертизе генератор зла работает в человеке на обостренном чувстве собственной ущемленности.

- Почему мы должны расходиться, - возмущался бородатый мужчина на грандиозном антитеррористическом митинге в центре Москвы, собравшем сто тысячную толпу, - эта наша земля. У вас нет ничего святого. Организуем круг, не расходимся.

Женщины боязливо взялись за руки, окольцевав своими телами мемориал из пары десятков восковых свечей, нескольких букетов цветов и трех меховых детских игрушек, спонтанно родившийся на брусчатке Васильевского спуска усилиями неравнодушных масс. Проходящие мимо люди останавливались, вносили свой вклад, кто-то поставил иконку, лежали чьи-то четки, молчали, думали, шли дальше, митинг уже давно закончился, политики выступили, большинство участников рассосалось.

- Повторяю, - говорил в матюгальник сотрудник правоохранительных органов, - перенесите, пожалуйста, свечи к храму. Освободите место для возобновления автомобильного движения, люди в машинах ждут.

- Вы – нелюди, - смутьян продолжал возмущаться и мнить себя центром вселенной, но отряд женщин оказался не стойким, убеждений милиционера стало достаточно, чтобы взаимопонимание возобладало на эмоциями, группа передвинулась к церкви.

Смиренно стать выше своих личных переживаний, интересов, приоритетов, стремлений и желаний, какими бы благими они не казались, позволяет гармонично встать в реальный, истинный мир, но именно с мощными личными переживаниями можно замахнуться на изменение реальности, что без столкновений в той или иной сфере не происходит. Лет пять назад, из нас четверых Парубок был наиболее продвинутым футбольным фанатом, он постоянно сидел на Западном-В секторе еще не отреконструированного стадиона «Локомотив» вместе с хулиганской основой и околофутбольной бандой «Флинтс Крю», многих хорошо знал в лицо, но на ярую внематчевую активность не решался. Довольствовался пивом и агрессивным хоровым пением. Как и большинство других. Но кто-то садился рядом с настоящими хулиганами и испытывал драйв, а кто-то по дешевке прописывался на трибуны за ворота вместе с подростками и получал от ментов дубиной по башке. Хулиганы в раз могли превратиться в единый и смелый кулак и выгнать милиционеров с сектора, надавав им пинков, это были решительные люди, которых не пугали погоны власти. Такими они были, по крайней мере, пока были рядом друг с другом. На секторе с хулиганами, если мусора начинали бить или винтить кого-то одного, то за него сразу вступались все, толпа, мусора ретировались, прибывал ОМОН в касках и очень часто бил всех без разбора, а иногда просто стоял под трубунами для устрашения. Погнать ОМОНовцев было успехом. За воротами были фанатики помладше, и трибуны с ними были вотчинами легавых. Там никто не за кого не вступался, каждый был рад, что забирают и пинают не его. Не было организации и лидеров. Но каждый подросток стремился к этой организации и восхищался Западом-В иногда больше, чем самим футболом.

- Если б знали вы, что за сволочи, все московские му-со-ра.

- А, ну-ка, давай-ка, уебывай отсюда, Россия – для русских, Москва – для москвичей.

- Хулиган донт-стоп, хулиган донт-стоп.

Когда это складно и бодро скандирует 500 молодых бритоголовых отморозков, то чувствуешь себя среди них куда лучше, чем на скучной лекции в институте среди 25-ти представителей разношерстного студенчества. Поэтому я и ездил на матчи, сначала редкие домашние, потом все домашние, а затем редкие, но выездные. Иной домашний матч был покруче выездного. В тот вечер в Москве «Спартак» играл против «Зенита». Мы пили пиво и отслеживали движняки на пяточке перед кассами. Парубок уже давно вычислил многих основных бойцов, которые находились в ожидании чего-то. Мы стали ждать того, что ждали они. Таких, как мы, здесь шарилось очень много, но не опытный глаз ни о чем бы и не догадался.