Не успел я ответить гостям, как во двор вошёл отец. Поздоровался с гостями, узнал, из каких они краёв, завёл в дом. Мне поручили заняться лошадьми. У отца была небольшая кунацкая с отдельным выходом во двор, гости там расположились. Судя по разговору, отец ранее не был с ними знаком. Может быть, кто-нибудь сказал: «В Салда остановитесь у Исмаила», — вот и пришли. Так принято в горах: когда люди пускаются в далёкий путь, то останавливаются у кунаков.

Отец быстро организовал скромный стол для гостей, положил хлеб, сыр, сушёное мясо и что-то ещё. Чтобы компенсировать скудную трапезу, графин кахетинского тоже поставил. Гости перекусили, по рюмочке пропустили, и пошёл разговор об общих знакомых, какой обычно бывает у малознакомых людей. Я, сидя в соседней комнате, подслушивал их через приоткрытую дверь. Была у меня такая слабость в детстве, хотя за неё мне часто попадало.

Один из кунаков поднял бокал и долго говорил, какой замечательный человек мой отец и как его везде уважают. Голос этого человека был хриплый, говорил он очень тихо, из-за чего трудно было разобрать его речь, только отдельные фразы. Другой кунак, сухощавый и высокий, был шумный, весёлый и открытый человек, скажет отец что-нибудь — и дом дрожит от громкого заразительного смеха гостя. Гости дали понять отцу, что ночевать не остаются, хотят, пока не стемнело, пройти перевал и спуститься в Белоканы.

Видно было, что отец чувствует себя неловко перед гостями, мамы дома не было и пришлось довольствоваться сухомяткой. Чтобы положения выправить, отец начал рассказывать им:

— Как-то к одному горцу в гости пришли путники, он, как и положено по закону гор, посадил кунаков у очага и решил угостить. Положил перед ними две панкъа (тонкую лепёшку), воду и насыпал щепотку соли. Больше у него и не было ничего в то время. Когда гости приступили к трапезе, горец вдруг положил среди двух лепёшек большой кинжал. Путники были в недоумении и в раздумьях — тут резать нечего, ни мяса, ни сыра нет. Зачем же кинжал?

Поели, поблагодарили Аллаха и горца, который их угостил, и собрались уходить. Перед прощанием один из путников спросил:

— Скажи, добрый человек, не поняли мы, для чего ты к лепёшкам кинжал положил? Что это означает?

— Вах! — сказал горец. — Если я знал бы, что вы настолько недалёкие люди, я бы вам и панкъ с солью не дал бы. Неужели не поняли?

— Нет, — ответили путники.

— Это древний обычай, кинжал с едой должен быть в таких случаях. Чтобы вы могли меня ударить, если я пожалею для кунаков то, что имею. А если вы возгордитесь и не примете того, что я даю, я вас должен был ударить. Для нашего стола тоже, как и у того горца, не хватает кинжала, — сказал отец. Шумный гость долго смеялся, а толстый долго что-то отцу говорил.

Перед закатом они сели на лошадей и направились в Цор, а я, голодный с утра, набросился на еду и съел то, что осталось от гостей. Когда мать вернулась с сенокоса, почти стемнело, ей предстояло ещё готовить ужин мужчинам…

Как меня увольняли с работы

Было лето 1989 года. Мне исполнилось 16. Это трудный возраст — ты себя считаешь взрослым, а окружающие не в курсе. По этой причине очень часто случались дома недоразумения. Когда я выходил из-под контроля матери и старших братьев по домашним хозяйственным делам возникали скандалы. После очередного вмешался «верховный главнокомандующий» — отец, что бывало крайне редко по правилам нашего дома. Он жёстко объявил, что я «уволен с работы». Потом повернулся к маме и братьям и сказал, чтобы никакой работы по дому мне не поручали.

Слово отца для дома — закон, обсуждению и пересмотру не подлежит. И вот все идут на работу, кто на сенокос, кто по дрова, кто по другим делам, один я сижу дома. Вечером все возвращаются, умываются и садятся за стол. Отец первым делом спрашивает у мамы: «Сына накормила? Накорми его, за нас не беспокойся, вот его накорми сперва». Еду мне приносили в отдельную комнату, где я целый день, изнывая от безделья, валялся на диване и читал газеты, журналы, книги. Никто со мной не разговаривал, маму отец строго предупредил, чтоб кроме как о еде никаких других бесед со мной не вела.

Прошла неделя. Весь аул — стар и млад — на сенокосе и другой работе: кто на лугу, кто в лесу. Работает мой отец и домашние тоже, один я дома. Топор, косу и прочие инструменты отец закрыл на замок в сарае, чтобы я самовольно работать не пошёл. Мне ужасно стыдно перед односельчанами, такое ощущение, будто меня весь аул осуждает. И не расскажешь же про «увольнение», многие и не поймут, что это такое и каково моё положение. Ведь у каждого дома свои порядки.

Я мучился почти двадцать дней. И как-то утром попытался поговорить с матерью. Чуть ли не в слезах просил, чтобы пустили меня работать. Дверь комнаты была приоткрыта, а в соседней спиной к нам на диване лежал отец, книгу читал. Но разговор наш слышал. Через несколько минут он позвал мать, а вернувшись, она передала мне отцовское распоряжение:

— Иди работать, но он говорит, если ещё раз откажешься делать, что тебе поручили, тебя уволит навсегда…

Каким счастливым я был, когда на следующий день вернулся домой уставший, запылённый, с ноющей от работы спиной и, умывшись, сел ужинать за общий стол с родителями и братьями.

Из отцовских рассказов

Снегопад в Джурмуте

Приехала старшая сестра с гор. Отец по привычке спрашивает о погоде. Для нас это непривычно — сейчас любую информацию можно получить через Интернет за секунды. Все в курсе всего. Отец же со своими газетами, книгами и разговорами с живыми людьми застрял в прошлом веке.

— В горах тепло, как никогда тепло, скот пасётся ещё на пастбищах, не закрыли. Ясные солнечные дни и лунные ночи. Изредка дождь, снег только на вершинах гор, — рассказывает сестра.

— Дождь в декабре — это нехорошо… Это может ударить снегами среди лета. Не зря предки говорили «хорошо, когда зима похожа на зиму», — сказал отец и замолчал. Я не понял, почему тепло в декабре грозит холодом летом.

— Какая тут связь, может, и летом будет тепло? — спрашиваю.

— Было однажды такое… Почти сто лет назад. Одна за другой шли тёплые зимы, и не было снега. Потом резко сменилась погода. Снег