Я улыбнулась, жалея о том, что эта мысль не пришла мне в голову раньше — два дня, а лучше две недели назад. Препятствия, казавшиеся серьезными, вдруг стали мелкими и смешными, а затворничество в этом доме — вообще дело моих собственных рук.

— Решено! — объявила я. — С этой минуты на все смотрю только с положительной стороны. Боже, я впала в кошмарную депрессию. Должно быть, доводила тебя до белого каления.

— Что ты, ничего подобного, — возразил Карл. Я скроила недоверчивую мину, вскинув брови, и он добавил со смехом: — Ну, разве чуть-чуть…

Вслед за ним рассмеялась и я. Тревоги испарились, и впервые за две недели я предвкушала наступление нового дня…

На следующее утро Карл, как обычно, уехал на работу, и едва дверь за ним захлопнулась, я поднялась с постели. Включив душ, я смотрела на деревья, простирающиеся до самого горизонта, и удивлялась, каким разным может казаться мир, как один-единственный разговор изменил восприятие всего, что окружало меня. Я ведь не тюремный срок отбываю в этом месте, я получила новую жизнь; здесь можно встретить новых людей, приобщиться к их делам, узнать что-то новое. А требуется такая малость — побороть в себе боязнь сделать первый шаг.

Разумеется, я отдавала себе отчет, что полностью с этим страхом никогда не совладаю, но у меня появилось желание изо всех сил бороться с ним, бороться до тех пор, пока незнакомые лица не станут выглядеть знакомыми. Одевшись, я решила отправиться за продуктами в «супермаркет» Эбботс-Ньютона. Новорожденный оптимизм изменил к лучшему сохранившиеся в моей памяти воспоминания об этом странном крохотном магазинчике — теперь он представлялся мне местным центром активности и пересудов (вроде как в «Арчерах»), где можно пообщаться с соседями.

Я быстро добралась до магазина и, под звяканье колокольчика шагнув в полумрак торгового зала, увидела то же нагромождение товаров, какое запечатлелось в моей памяти с прошлого посещения. Я рассчитывала увидеть и ту самую девочку, однако Джулии в магазине не было. За кассой сидела женщина лет шестидесяти, с седыми жесткими кудряшками и рыхлым бульдожьим лицом.

— Доброе утро, — приветствовала она меня. — Хороший денек, не правда ли?

У нее был грудной сиплый голос и повадки профессиональной сплетницы. Но ведь я поставила перед собой задачу поговорить с кем-нибудь из жителей деревни — так почему не начать с этой?

— Великолепный! — подтвердила я и после запинки добавила: — С тех пор как я здесь живу, погода стоит прекрасная. Мы с мужем переехали сюда несколько недель назад, но я еще ни с кем здесь по-настоящему не познакомилась.

— О-о, еще успеете познакомиться. Должна вам сказать, народ у нас дружелюбный, уж поверьте старожилу. Так что добро пожаловать в Эбботс-Ньютон, милочка. Меня зовут Морин Эванс.

— Анна Хауэлл, — представилась я. — Очень рада. Мы живем на Плаумэн-лейн, дом 4, по соседству с Лиз Грей.

— Вот как? — Черные, глубоко посаженные глаза Морин загорелись, и в голосе появились новые доверительные интонации: — Значит, вы уже все о ней знаете?

— О Лиз? — испуганно уточнила я.

— Нет же, милочка, не о Лиз. О Ребекке Фишер.

— М-м-м… кое-что слышала… — промямлила я. — Но мне кажется, это вероятнее всего были просто… — Я чуть было не ляпнула «дурацкие сплетни», но вовремя прикусила язык, а подобрать слова поприличнее не удалось. — В общем, ничего особенного.

— Вот тут вы не правы. — Помолчав, она продолжала: — Тоже мне, скажете — «ничего особенного». Да я прожила здесь, почитай, всю жизнь, а такого слыхом не слыхивала.

Я верно оценила ее с первого взгляда: в ее тоне безошибочно угадывались интонации завзятой сплетницы — дьявольская похоть, граничащая со злобой.

— Она захаживала сюда покупать разные мелочи, да-да, так оно и было. Называла себя Джералдиной. Общительной ее не назовешь, с ней не поболтаешь. Но мне и в голову не приходило, что она та еще дамочка. А кто бы такое мог представить — вот вы бы, милочка, могли бы? Чтобы в малюсенькой деревушке — и вдруг такое!

В сумраке торгового зала ее голос гипнотизировал.

— А как вы узнали, что она… та еще? — вырвалось у меня резче, чем хотелось бы. — Вам-то откуда знать?

— Вот как раз об этом, милочка, я и собиралась рассказать, — отозвалась Морин раздраженно, но тут же приглушила тон. — До меня дошло, что она стала получать анонимные письма. Неприличные письма. В то время мы ничегошеньки больше не знали. Ясное дело, она-то скрывала. И вот не так давно вернулась она из Уорхема и видит, что кто-то перебил в ее доме все стекла. Все до единого! Ее соседка была на работе или еще где, поэтому никто ничего не слышал. Она была в истерике, вызвала полицию. Мой зять служит в местном отделении полиции; сам-то он, правда, не выезжал на место происшествия, врать не стану, но коллеги ему все подробно рассказали. Стекла разбили камнями, и камни эти были обернуты в листки бумаги, и тут уж ей пришлось показать полиции, что на них написано. Ну а не покажи она им эти бумажки — как бы ей помогли?

— И что там было? На листках?

— О-о! Сплошь угрозы. Составленные из букв, вырезанных из газет… ну, знаете, как показывают по телевизору. — Она выдержала паузу, дабы придать больший вес своим словам, и шумно втянула воздух. — Убирайся вон, Ребекка Фишер. Это на одной бумажке было написано. А на другой: Мы знаем, что ты сделала. На остальных трех — одно и то же: Это наше последнее предупреждение. Дыма-то без огня не бывает, — вдохновенно тарахтела Морин, — однако ж полиция так думать не может, им надо все точно выяснить. Они пытались докопаться до истины, сделали все, что могли, да без толку. Ни на одном из листков не нашли отпечатков пальцев, никто ничего не видел. Это ж вам не Пиккадилли-Серкус, место безлюдное.

— И что дальше?

— А ничего. Стекла она вставила, но никогда больше не обращалась в полицию и никогда ни с кем из нас не обсуждала того, что произошло. Но вы можете себе представить, каково ей было. Даже будь она поразговорчивей, с ней мало кто захотел бы связываться после этого. Короче, она ни с кем ни единым словом не обмолвилась. Мы только глядь — а ее дом уже объявлен на продажу. И шести недель не прошло, как ее и след простыл.

— Выходит, те, кто это сделал, так и не оставили ее в покое, — задумчиво произнесла я. — Они снова угрожали ей, а она уже не верила, что полиция способна ее защитить.

— Сдрейфила и дала деру. Сообразила, что оправдаться ей нечем, — вынесла безапелляционный приговор Морин. — И вот что я вам скажу, милочка, — такие, как она, не стоят сочувствия добрых людей. Кто-то пронюхал, что она за птица и что натворила, — оно и к лучшему. Пусть катится отсюда, здесь ей не место. Помнится, я читала об этом в газетах, сразу как замуж вышла. Жуткая история. И плевать мне на то, что соцработники говорят. Тут двух мнений быть не может: коли уж злодей — так он завсегда злодей.

Искра сомнения вспыхнула у меня в сознании.