Теперь это стало явью. Я набираю номер Юлии, и она отвечает после гудка:

– Юлия.

Она жива. Я вот-вот разрыдаюсь. Мой голос дрожит. Я шепчу:

– Только что случился провал. Ты слышала?

– Что?

– В шахте! Случился провал! Ты не почувствовала вибрацию?

– Нет.

– С тобой всё в порядке?

– Я с мамой в Юккасъярви. Она уже целую вечность ноет про ледяной отель, так что мы поехали туда.

– Я только что пришла домой. Здесь всё тряслось и гремело. Часть города ушла под землю!

В окно я вижу соседа Оке. Бросаюсь к входной двери, распахиваю ее и кричу:

– Оке! Ты слышал? Грунт провалился.

Оке останавливается и стягивает со лба старую шапку с названием спортклуба AIF. Оке потеет.

– Слышал. Уж просело так просело.

– Земля провалилась!

– Нет, нет. Не думаю. Просто просела, и всё.

Оке ударяет ногой по лестнице и достает метлу.

– Раньше не так грохотало. Похоже, всё-таки провал.

Оке перестает мести и пристально смотрит на меня. Указательным пальцем заталкивает под верхнюю губу катышек жевательного табака размером чуть ли не с хоккейную шайбу. Оке двигает губами, как лошадь, разминая табак.

– Да успокойся. Не было никакого провала. Уж здесь-то точно. Если и был, то только под землей, но не наверху.

– Да как вы не понимаете!

Я возвращаюсь в дом и слышу в телефоне голос Юлии – как же я забыла про нее!

– Алло! Ты тут?

– Чем ты занимаешься? – спрашивает Юлия.

– Люди гибнут, но всем всё равно.

– Послушай. В новостях по радио об этом ничего не говорили. Если бы случился провал, они бы сказали. Успокойся.

Быстрым шагом я иду к себе в комнату и проверяю, на месте ли аптечка первой помощи. Я прощаюсь с Юлией. Хорошо, что она в Юккасъярви. Один из дорогих мне людей спасен. Я включаю радио и телевизор. Захожу в интернет. Открываю сайт «Социал-демократов Скандинавии» и вижу сообщения: «Вы слышали? Похоже, в шахте случился обвал!», «Самая крупная за всё время усадка грунта. С книжной полки попадали вещи», «Что, черт побери, происходит? Город уходит под землю». Я не сумасшедшая.

Но никто не отвечает. Все только спрашивают. Сообщение об усадке грунта появилось на сайте пять минут назад. Ни слова о пострадавших ни в шахте, ни на поверхности. Об этом запретил писать руководитель по связям с общественностью компании LKAB. Я ложусь на кровать и укрываюсь зеленым пледом, который бабушка купила в Готланде на съезде политиков в парке Альмедален. Ни в чём нельзя быть уверенной. Вот бы не просыпаться каждую ночь в десять минут второго. Но шахта может унести наши жизни в любой момент. Мы погибнем. И случиться это может когда угодно.

12

За завтраком – тишина. Вчетвером мы сидим за столом и молчим. Слышно только, как я переворачиваю лист газеты и папа дохлебывает из тарелки остатки овсяной каши. Я наклоняюсь, и волосы падают мне на лицо. Я уже прочла всё, что только можно, о провалах грунта в интернете и всё, что нашла по этой теме в газете, – довольно сложную рубрику о самом крупном землетрясении за всю историю. Хотя в статье оно не называлось землетрясением: поверхность земли при сотрясении оставалась ровной. А я считаю, что землетрясения в Кируне происходят не по вине стихии. А по вине компании LKAB – общества с ограниченной ответственностью. Виновато богатое начальство шахты и акционеры. Те, кто в буквальном смысле готовы пройти по трупам, лишь бы иметь возможность поставлять железную руду всему миру.

Этот случай называют сейсмическим происшествием с магнитудой три. У LKAB собственная система измерения сейсмической активности. И у этого происшествия была самая большая магнитуда.

«В пласте горных пород накапливается напряжение, нарастание которого влечет за собой подземные толчки. Они продолжаются до тех пор, пока не произойдет усадка пласта. И когда ударная волна достигает поверхности земли, ощущается вибрация. Это называется землетрясением в шахте», – читаю я.

Они считают, что это нормально. Что никакой опасности нет. Мол, мы знаем, что делаем.

– Папа. Как ты перенес вчерашнее землетрясение?

Папа глядит на меня и вздыхает. Он ведь уже сказал, что был в дальнем забое, где землетрясение так сильно не ощущалось. Проходческий забой – так называются галереи, в которых производят взрывы, чтобы можно было добраться до руды.

– Здесь написано, что некоторые шахтеры так испугались, что решили подняться на поверхность.

– Я не испугался.

Мне кажется, папа врет.

– Почему ты не можешь работать не в шахте, а где-нибудь на земле? Например, на производстве?

На предприятиях по обработке руды изготовляют миллиарды крошечных гранул.

– Потому что мне нравится моя работа. Я не хочу делать крошечные шарики или работать на какойнибудь королевской обогатительной фабрике.

Папа хочет рассмешить меня словом «королевская». Не получится. Мама берет пакет молока и сыр. Так непривычно завтракать вместе. Мы с мамой и Молли часто завтракаем втроем, пока папа работает или спит после смены. Но сейчас у него недельный отпуск. Обычно в отпуск он отсыпается, но сегодня, похоже, мама подняла его с постели. Ощущается напряжение, но я не могу понять, в чём дело.

– А я не хочу, чтобы ты работал под землей!

Молли отрывает взгляд от своих комиксов и смотрит на папу.

– И я не хочу.

Папа закусывает губу и хмурится. Он встает и ударяет по крану, так что из него вылетает струя воды. Такого Молли раньше не видела.

– Don’t tell your sister everything[3], – произносит он по-английски и сверлит меня взглядом.

– А я и не рассказываю! – отвечаю я.

Когда Молли окончит девятый класс, она станет специалистом по английскому. Кое-что она уже понимает. Когда родители хотят что-то скрыть от наших ушей, то переходят на меянкиели. Мама то ли не может, то ли не хочет слишком долго говорить на нем, но понимает, когда папа говорит на диалекте, и шепчет в ответ. Думаю, Молли обидно, когда мы говорим поанглийски, а она не понимает.

– You make her scared[4], – говорит мама.

Я сглатываю комок в горле, но он, как мяч для игры в пинг-понг, выпрыгивает обратно. Тело будто ватное. Пальцы дрожат. Что со мной такое?

Я кладу на стол газету и встаю. Демонстративно ставлю чашку с чаем. Едва открыв рот, мама тут же закрывает его. Я поднимаюсь к себе в комнату, достаю мобильный телефон и смотрю видео, которое сняла сегодня ночью.

Я лежу под одеялом с фонариком на голове и серьезным шепотом рассказываю о том, что произошло. Я как шахтер.