Вагоны-приемники для беспризорных действовали довольно долго: с марта по август 1930 года только на Казанский вокзал Москвы прибыло около 7000 детей.

Американская журналистка Дороти Томпсон была поражена находчивостью беспризорных, а об их познаниях железнодорожной жизни заметила следующее:

Они — завзятые путешественники, им известны все хитрости. Мне рассказывали, что иногда можно увидеть группу, ждут Петра или Ивана и ищут его под поездом. «Странно, его там нет... Он писал, что приедет на этом поезде... наверное, опоздал», — говорит один из них, и все уходят ждать следующего поезда. У них есть свои места сбора, пароли. Если у приюта хорошая репутация, им это известно; они направляются туда всей группой и «сдаются», чтобы пережить там зиму. Но если у приюта дурная слава, они ведут против него войну и, как правило, побеждают. Директор одного из московских детских домов говорил, что 475 надзирателей, приходящихся на тысячу детей, не могли за ними уследить: они убежали и даже забрали с собой его сына!14

В ноябре 1927 года Томпсон отправляется в Москву по заданию газеты «New York Evening Post», чтобы сделать репортаж по случаю десятой годовщины революции. В честь этого события в столице были организованы масштабные мероприятия, на которые съехались гости со всего мира. Поскольку беспризорные могли омрачить насаждаемый пропагандой образ процветающего коммунистического общества, на железнодорожных путях, ведущих в Москву, установили блокпосты, чтобы иностранцы не увидели трагедию беспризорничества. Предпринятые меры, скорее всего, оказались не слишком успешными, ведь журналистке встретились в городе десятки беспризорных. На юг!

В романе Александра Неверова «Ташкент — город хлебный», опубликованном в 1923 году, подростки Мишка и Трофим едут в город Ташкент в Узбекистане, там — как говорят — хлеб очень дешев. Мишка, уехавший из Лопатина в Бузулукском районе, где свирепствовал голод, уже проехал сотни верст и потерял в пути своего спутника, маленького Сережку, умершего от тифа. По дороге Мишка встречает Трофима, на котором из одежды лишь короткий мешок из грубого холста. Мишка и его новый спутник с трудом забираются на крышу поезда:

Шибко рвал киргизский ветер Мишку с Трофимом, все хотел сбросить в безлюдную степь. И когда глядели они на согнутых баб с мужиками, залепивших вагонные крыши, думалось им: плывут они по воздуху, над землей, над степью, и никто никогда не достанет их, никто не потревожит. Только один раз больно сжалось Мишкино сердце — мужик напротив крикнул:

— Умерла!

Головой около Мишкиных ног лежала косматая баба кверху лицом и мертвыми незакрытыми глазами смотрела в чужое далекое небо. Тонкий посиневший нос, неподвижно разинутый рот с желтыми оскаленными зубами охватившей тревогой перепутали Мишкины мысли, больно ударило затокавшее сердце.

Трофим поглядел равнодушно.

Так же равнодушно и мужики повесили бороды, думая о своем. Один из них сказал:

— Бросить надо, чтобы греха не вышло!

— Куда?

— С крыши.

Мишка напружинился.

[…] Тревожно оглядывая мертвую, шепнул Мишка украдкой Трофиму;

— Кто она?

— Голодная.

— Кинут ее?

— Нельзя днем кидать — увидят…

[…] На станции мужики торопливо попрыгали. Остались на крыше вагонной только Мишка с Трофимом да мертвая баба с желтыми оскаленными зубами. Полный месяц, высоко поднявшийся над станцией, мягким светом обнял мертвое тело, заглянул в разинутый рот. Мишке сделалось страшно, но Трофим спокойно сказал:

— Мы не будем прыгать. Прыгнешь если, на другую крышу не скоро сядешь. Останешься на этом месте, хуже будет. Ты боишься мертвых?

— А ты?

— Чего их бояться, они не подымутся...

[Поезд ненадолго останавливается, затем трогается снова]

— Холодно! — сказал Трофим. — Давай обоймемся.

Мишка расстегнул мокрый пиджак, и Трофим под рогожкой крепко обнял его вздрагивающими руками, прижимая живот с животом, грудь с грудью.

Так же крепко обнял и Мишка товарища, стягивая полы пиджака на Трофимовой спине; и холодной, мглистой ночью, дыша друг другу в лицо, спасая друг друга от смерти, ехали они на вагонной крыше маленьким двухголовым комочком, слитые в одну непреклонную волю, в одно стремление — сберечь себя во что бы то ни стало15.

У Неверова был личный опыт, он сам проделал тот нелегкий путь, по которому тысячи отчаявшихся ехали на юг. Неверов был из Самарской губернии, наиболее пострадавшей от голода в Поволжье, и осенью 1921 года он решил поехать в Ташкент, Самарканд и другие узбекские города, чтобы раздобыть пропитание для жены и троих маленьких детей (один из них вскоре умрет). Вместе с ним в Среднюю Азию поехали брат Петр и друг, писатель Николай Степной, который позже опишет это путешествие, вспоминая эпизоды, отразившиеся в романе Неверова. Неверов взял с собой для обмена на зерно «самовар, мясорубку, экономическую печку, двое сломанных часов, полдюжины рюмок, восемь тарелок, бритву, помазок, мыльницу, «золотое яичко», отнятое у ребятишек, женины галоши и великолепный сафьяновый бумажник»16. С той же целью Мишка в романе взял с собой старую бабушкину юбку.

Неверов вернулся в Самару, а позднее, в начале 1922 года, переехал в Москву, где и умер в конце 1923 года в возрасте тридцати семи лет. Повесть «Ташкент — город хлебный» стала в России одной из популярнейших книг для юношества, ее перевели на многие языки, но с середины 1930-х годов, когда советское правительство ради сохранения своей репутации стало подвергать цензуре и запрещать любые произведения, иллюстрирующие драму беспризорных, и до конца 1950-х годов повесть не переиздавалась. Не помогло и то, что предисловие к одному из изданий написал Федор Раскольников, герой Октябрьской революции, принимающий активное участие в строительстве нового государства, но в 1939 году признанный «врагом народа» за открыто антисталинскую позицию. Более того, повесть Неверова была запрещена не только в Советской России: в нацистской Германии в 1933 году его книгу сожгли в костре запрещенных книг. Цензура действовала даже после «оттепели». Когда в 1968 году узбекский режиссер Шухрат Аббасов представил на рассмотрение худсовета экранизацию повести Неверова, ему пришлось вырезать отдельные сцены для того, чтобы фильм выпустили в прокат, но, к счастью, полную версию удалось спасти. Премьера полной двухсерийной версии кинокартины состоялась только в 2013 году, ей предшествовал показ — в качестве доказательства того, что это не выдумка, не романтизированная история — страшных кадров документальной кинохроники о беспризорных, хранившейся все эти годы в секретных архивах бывшей ВЧК17.

Помимо голода, беспризорные страдали, конечно же, и от холода: «...летом у них была главная забота — добыть хлеб, зимой добавлялась еще одна — спастись от холода», — вспоминает Алексей Кожевников, в 1922–1924 годах воспитатель одного из