– Я не собираюсь ничего воровать. – Девушка выводит меня из транса.

– Простите?

– Вы все время пялитесь. Я ничего не украду, – с обидой повторяет она.

– Простите… нет, я не пялюсь… просто задумалась, – оправдываюсь я и встаю. – Я могу вам чем-то помочь?

Она долго смотрит на меня, словно оценивая, словно решая что-то про себя, и отрезает:

– Нет.

Идет к выходу, звякает колокольчик, хлопает дверь. Я смотрю на закрытую дверь и вдруг вспоминаю: она бывала здесь раньше. Несколько недель назад, может быть, на прошлой неделе, и точно так же бродила тут с ребенком и все разглядывала. И точно, Киара тогда похвалила ее тюрбан и потом сама, вдохновившись, с неделю ходила, намотав на голову шарф в красно-белый горох. Девушка ни разу ничего не купила. Ничего удивительного, люди часто бродят по секонд-хендам из любопытства: смотрят, что у других когда-то было и от чего они отказались, как эти другие жили. Есть в подержанных вещах что-то особенное. Одни видят в них дополнительную ценность, для других же использованное – значит грязное. А есть те, кому просто нравится бывать среди таких вещей. Но девочка права. Я и в самом деле сомневалась на ее счет.

В окно видно, как Мэтью паркует фургон у магазина. Из кабины выскакивает Киара в кроссовках и в сверкающем комбинезоне родом из восьмидесятых. Они открывают задние дверцы и вытаскивают добычу.

– Привет, Дэвид Боуи.

Сестра расплывается в улыбке.

– Слушай, мы там нарыли такие сокровища! Тебе понравится. Как тут, что-нибудь интересное было?

– Нет, все тихо.

– Черта лысого у кого-нибудь больше ковров, чем у нас в доме! – со своим сильным австралийским акцентом бросает Мэтью, пробегая мимо с двумя свернутыми в рулон коврами под мышкой.

Лысого. Лысый. Поневоле вспомнишь похороны Энджелы, демонстрацию париков, письма, приклеенные к лысым головам манекенов.

– Ты в порядке? – настораживается Киара.

– Да.

Она спрашивает об этом каждые десять минут, а дождавшись, когда Мэтью скроется в кладовой, говорит:

– Я только хочу сказать, Холли, что мне ужасно неловко. Извини. Прости меня. Я понимаю, что это все из-за меня.

– Киара, перестань.

– Нет, не перестану. Если это я вернула тебя в тот ад, если это я все испортила, ради бога, прости меня. Скажи, как мне все исправить.

– Брось, ничего такого ты не сделала. Случилось то, что случилось, и ты в этом нисколько не виновата. Но если сюда явится Джой или еще кто-нибудь из клуба, сделай милость, скажи им, что мне это неинтересно. Хорошо?

– Да, конечно! Я так и сказала вчера этому типу, чтобы он не приходил больше.

– Какому типу?

– Он сказал, что из клуба. Зовут его… ну, не важно, как там его зовут. Он не вернется. Я очень доступно попросила его оставить тебя в покое, особенно на работе.

Я закипаю.

– Значит, они сюда повадились.

– Они?

– Члены клуба. Без вас сегодня приходила девица. Странно так на меня смотрела. Обвинила меня в том, что я подозреваю ее в воровстве. Тоже из этих, наверно.

– Нет… – Во взгляде Киары тревога. – Холли, ты ведь не думаешь, что каждый, кто заходит сюда и на тебя смотрит, – он оттуда?

– Та женщина сказала, что в клубе их было пятеро, четыре человека осталось. Мои духи Рождества – прошлых лет, нынешний и будущий, – все они уже нанесли мне визит. Понятно же, что они не оставляют меня в покое, правда? – риторически вопрошаю я, тревожа прах Диккенса и клокоча от гнева из-за того, что нарушена моя прекрасная, нормальная, налаженная, счастливая, перспективная жизнь. – Знаешь что? Я с ними встречусь. Я пойду в этот маленький клуб и недвусмысленно потребую, чтобы они от меня отстали. Где там у тебя номер этой женщины?

И я начинаю рыться по ящикам.

– Джой, – озабоченно говорит Киара, – а может, лучше оставить как есть? Мне кажется, до них рано или поздно дойдет…

Я нахожу листок с номером и хватаю свой телефон.

– Извини, – стремительно иду к двери, чтобы поговорить без свидетелей.

– Холли, – окликает меня Киара. – Не забывай, они больны. Это не злые люди, Холли! Держи себя в руках.

Я выхожу, закрываю дверь и, набирая номер Джой, иду подальше от магазина. Я хочу, чтобы она отстала от меня раз и навсегда.

Клуб «P. S. Я люблю тебя» собирается у Джой в оранжерее, утреннее первоапрельское солнце нагревает стеклянное помещение. Лабрадор с золотистой шерстью дремлет в солнечном пятне посреди комнаты. Нам приходится его обходить. Я смотрю на членов клуба, они сидят передо мной. Мне тошно, неловко, я растеряна. Я договорилась о встрече с Джой, чтобы изложить ей мой продуманный, отрепетированный, вежливый, но непреклонный отказ иметь с ними хоть что-то общее, но я никак не рассчитывала, что соберутся все. Очевидно, она истолковала мою просьбу абсолютно наоборот. Теперь я горько жалею, что поцеремонилась, не сказала ей все как есть по телефону, а заявилась сюда, чтобы достойно поговорить с глазу на глаз.

– Старый ты лентяй. Верно, дружок? – говорит Джой, с любовью глядя на пса, и ставит на стол рядом со мной чашку чаю и тарелку с горкой печенья. – Мы взяли его, когда узнали мой диагноз. Решили, он нас поддержит, будет всех отвлекать, и так оно и вышло. Ему уже девять, – со значением добавляет она. – У меня рассеянный склероз.

Берт, крупный мужчина под семьдесят, в носу кислородная трубка, вступает следующим.

– А я – так слишком красив, себе же на беду, – говорит он, подмигивая.

Пол и Джой хмыкают, Джиника закатывает глаза, тинейджер среди стариков с их дурацкими шутками. Да, насчет этой девочки я оказалась права. Все-таки я не параноик. Я вежливо улыбаюсь.

– Легкие. Эмфизема, – поясняет Берт, посмеиваясь над своей шуткой.

Следующий – Пол. Он моложе, чем Берт и Джой, примерно мой ровесник. Привлекателен и обманчиво здоров на вид. Он второй таинственный посетитель, которого Киара так ловко отшила.

– Опухоль головного мозга.

Красивый, молодой. Опухоль мозга. Совсем как Джерри. Нет, это слишком. Надо уходить. Но как улучить момент, чтобы сбежать, когда молодой мужчина рассказывает тебе о своей болезни?

– Моя ситуация, впрочем, отличается от других, – добавляет он. – У меня ремиссия.

О, это уже лучше.

– Здорово!

– Да, – говорит он без всякой радости. – Это уже вторая ремиссия, при опухолях мозга такое бывает. В первый раз я не был готов уйти. А теперь, если случится обострение, хочу заранее привести все в порядок, чтобы семья не страдала.

Я киваю. Сердце сжимается: даже в ремиссии он готовится к смерти, на тот случай, если опасность не миновала.