– Вы там сказали, что все будут помнить нас, когда мы умрем. Это неправда. Вот она не будет меня помнить. – Девушка крепче обнимает малышку. – Ничего у нее в памяти не задержится. Ни моего запаха, ни… в общем, ничего из того, о чем вы говорили. Она не взглянет на что-нибудь и не подумает обо мне. Ни плохого, ни хорошего. Никогда.

Она права. О таком я не думала.

– Поэтому я хочу все ей рассказать. С самого начала. Все обо мне, что она знает сейчас, но не вспомнит потом. И все о ней маленькой, потому что потом ни от кого больше об этом не узнает. Так что, если я не напишу сейчас, у нее не будет ничего. Ей только и останется от меня что одно письмо до конца ее дней, и оно должно быть от меня. Все о нас с ней, что только мы знаем и чего она не запомнит.

– Отличная мысль, Джиника, лучше не бывает. Я уверена, Джуэл будет его беречь. – Такие легковесные слова несравнимы с ее тяжелой ситуацией, но должна же я сказать хоть что-то.

– Но я не могу его написать.

– Еще как можешь!

– Нет, не могу. Я не умею писать. И читаю с трудом. Очень плохо.

– Ох.

– Я бросила школу. Не успевала за другими. – От смущения она опять смотрит по сторонам. – Не прочту даже вот этот знак.

Я готова сказать ей, что там написано: «Нет сквозного проезда», но потом понимаю: незачем.

– Не могу прочесть сказку дочке на ночь. Инструкции к своим лекарствам. Дорожные указатели. Куда идет автобус. Но вы такая умная. Вам, скорее всего, меня не понять.

– На самом деле я вовсе не умная, Джиника, – горько усмехаюсь я. Умная не заявилась бы к Джой и не попала в такой переплет. Умная рассуждала бы здраво и в огне, и в воде. Умная точно знала бы, что делать, а не стояла бы, как сейчас, без сил и без единой мысли, перед подростком. Взрослый, казалось бы, человек, а никуда не гожусь, не могу ни помочь, ни направить. Ищу золотых крупиц совета и вдохновения, а руки хватают одну пустоту. Слишком занята тем, чтобы стереть дерьмо со своих собственных крыл, – вместо того чтобы помочь юной женщине взлететь.

– Я никогда не прошу о помощи, – говорит Джиника. – Я все могу сама. Мне никто не нужен. – Она перекладывает Джуэл на другое бедро. – Но, чтобы это письмо написать, помощь все-таки нужна. – Она еле цедит слова, настолько трудно ей это произнести.

– А почему ты не попросишь кого-нибудь из клуба написать его за тебя? – предлагаю я, пытаясь вывести себя из этого уравнения. – Например, Джой. Я уверена, она сделает это отлично. Ты ей все подробно расскажешь, а она запишет – в точности с твоих слов. Ей можно доверять.

– Нет. Я хочу написать сама. Я хочу научиться, как пишут такие письма. Письма дочке. Тогда она поймет, что я сделала что-то хорошее ради нее. И я не хочу просить никого из них. Они добрые, но все-таки чего-то не понимают. Я прошу вас.

Я, онемев, смотрю на нее. Масштаб задачи ошеломляет.

– Хочешь, чтобы я научила тебя писать? – медленно выговариваю я.

– Сможете? – смотрит она на меня. В глубине больших карих глаз мольба.

Я чувствую, что обязана согласиться. Я знаю, что не должна.

– Можно попр… – неуверенно начинаю я, но потом вырубаю эмоции – уж слишком велико желание защитить себя. – Знаешь, все-таки для начала мне нужно подумать.

Джиника сникает на глазах. Она проглотила свою гордость, попросила ей помочь. А я, трусиха эгоистичная, не могу заставить себя ответить «да».

Я знаю, что скучно и банально говорить об этом теперь, когда миновало столько времени, когда все устоялось, когда я представляю собой нечто большее, чем женщина в горе, но порой какой-то пустяк выбивает меня из ровного течения жизни, и все идет наперекосяк. Я заново теряю его, и тогда я снова и всецело – женщина в горе.

Так было, когда я разбила его любимую кружку с картинкой из «Звездных войн». Когда износилось наше постельное белье. Когда выветрился его запах из одежды. Сломалась кофемашина – солнце, вокруг которого мы вращались день за днем, две отчаянные планеты. Потери пустяковые, но сокрушительные. У каждого найдется то, что неожиданно выбьет из колеи, прервет ровное, плавное, стремительное движение. Для меня такой оказалась встреча с клубом. И это больно.

Инстинктивно я стремлюсь внутрь себя, свернуться в клубочек, как еж, но никогда – спрятаться или бежать. Проблемы – отличные охотники с острым нюхом и опасными зубами; они так чувствительны, что от них не спрячешься. Больше всего им нравится вас контролировать: хищник сверху, а вы, жертва, – под ним. Если прятаться, они насыщаются энергией, это дает им силу. Встреча лицом к лицу – вот что нужно, но на ваших условиях и на вашей территории. Я еду туда, где смогу осознать и принять то, что случилось. Я прошу помощи, и прошу у себя. Единственный человек, который непременно меня излечит, – я сама. Это в нашей природе. Мой встревоженный мозг взывает к моим корням, веля им цепляться за почву крепче и привести меня в равновесие.

Я с бешеной скоростью уезжаю от Джиники. Сердце заходится, ноги дрожат, но направляюсь я не домой. Словно почтового голубя ведет меня внутренний компас, и я оказываюсь на кладбище, у стены колумбария. Читаю знакомые слова одной из любимых присказок Джерри. Как и когда прошлое стало меня преследовать? Когда я от него побежала? В какой именно момент оно меня поймало? Как все, что я с таким трудом выстраивала, стремительно обрушилось?

Черт бы тебя побрал, Джерри. Ты вернулся.

Я смотрю, как в палисаднике вколачивают в землю столбик с табличкой: «Продается».

– Рада, что мы наконец-то приступили, – врывается в мои мысли риелтор.

Продать дом я решилась в январе, а сейчас апрель. Я отменяла встречу за встречей, инь и ян маятником качались в моем мозгу, а Гэбриелу я говорила, что встречи отменяет агент. Как в армрестлинге, прижимала его руку с телефоном к полу, когда он грозился позвонить ей и высказать, что он о ней думает. А тянула я не потому, что раздумала, а потому, что, похоже, разучилась сосредотачиваться на обыкновенных делах. Впрочем, когда объявление «Продается» нарушает покой клумбы с мирно цветущими нарциссами, трудно признать, что дело из обыкновенных.

– Прости, Хелен, у меня расписание все время менялось.

– Да я понимаю. У всех у нас хлопот полон рот. Хорошая новость в том, что у меня уже есть список весьма заинтересованных людей, ведь это идеальный дом для первой покупки. Так что очень скоро я тебе позвоню, и начнем его показывать.

Надо же, дом для первой покупки. Я смотрю в окно на объявление. По саду я буду скучать – не по возне с ним, которую я перепоручила брату Ричарду, он у нас садовод-профессионал, – а по его виду. Ричард создал для меня рай, в котором я могла укрыться в любой момент. Ричард тоже будет тосковать по саду, а я – еще и по той близости, которая возникла между мной и братом. У дома Гэбриела есть задний двор с прекрасной старой вишней, цветущей розовым цветом. Весной я сижу в оранжерее и очарованно смотрю на нее, а зимой предвкушаю цветение. Интересно, можно ли будет посадить что-то еще и как Гэбриел посмотрит на тот горшок с подсолнухами, который вошел у меня в традицию с тех пор, как Джерри прислал мне семечки в одном из десяти своих писем. Если это дом для первой покупки, значит ли это, что жилище Гэбриела – мой главный, основной дом? Или будет и третий заход, с ним или с кем-то еще, кого мне стоит ждать…