…сбежал.

…и волки пожрали.

…так сказали им, когда принесли из лесу тело, завернутое в плащ. Черный плащ с собольим воротником… матушкин… откудова он взялся?

Она уж две седмицы не наведывалась. А плащ оставила, будто бы зная наперед, что пригодится. Да и то, неужто иного какого не нашлось? Почему-то именно этот плащ, из тяжелой ткани, чуть поношенный, самую малость даже потертый, врезался в Евстину память.

И еще белая рука, из складок выпавшая.

И похороны… костер погребальный… слова, которые говорил дядька… и понимание, что за словами этими – пустота. Будут иные костры… один за другим встанут… и другие плащи, небось у царицы их много.

На каждого хватит, чтоб с головою укрыть.

– Надо же, – удивился человек. И выходит, без слов все понял. – Какой сообразительный… что ж не ушел?

– Куда?

– А хоть бы к скоморохам…

Евстя провел пальцами по рукоятям ножей. К скоморохам? Вновь дорога без конца и края? Клетки. Люди. И медведи, ошалевшие от клеток и людей.

Заборы.

Собаки на цепи.

Голод.

Нет уж, он, Евстя, не настолько свободы жаждет. Жизнь нынешняя его спокойна и сытна.

– И не боишься, что ты следующим уйдешь? – спросил человек, щепку из щита вытаскивая.

Евстя вновь плечами пожал: а чего бояться? Смерти? Он столько раз на нее глядел, что и не упомнит уже… у его смерти блеклые медвежьи глаза.

И из пасти воняет.

И…

Он видел, как дохнут задранные собаки.

Или медведи… люди, которых угораздило выйти, удаль свою показывая… нет уж, лучше яд… или проклятье там… как-то оно милосердней. И, коль вспомнить, об чем жрецы говорят, у смерти тысяча путей. Всех не избежишь.

– Вечно живым не останешься, – ответил Евстя и в щит пальцем ткнул.

Странно…

Сколько уж они говорят? А Лис как сидел, так и сидит. И не чует чужака… амулет хороший? Или заклятье посложнее.

О свернутом времени Евстя только слышал.

Откуда?

Он наморщил лоб. Не помнит, стало быть, воспоминание это относится к той части Евстиной жизни, которая скрыта.

…время.

…пространство.

…закрытая секция…

Ничего конкретного. Но сожаления нет. Евстя привык уже и к этим, случайным осколкам памяти, и к своей неспособности заглянуть дальше.

– А ты фаталист…

Возможно.

– Братьев не жаль?

Жаль? Жалости они не заслуживали. Волчата… давно уже не волчата. Выросли. Заматерели? Еще нет, но недолго осталось.

Ерема… силен.

Еська ловок, что лисица…

Емелька вот наивен. И с силой своею не поладит никак. Но за ним приглядывают.

– Что ж… на, будет время, прочти. – Человек наклонился, и подумалось, что теперь его легко убить. Один удар по шее… первый номер. Он войдет между позвонками, и… – Не стоит, царевич. – Он поднялся. – Поверь, не успеешь.

Не успеет, согласился Евстя. Бить надо было, а не думать. Возможно, в другой раз. Евстя не сомневался, что встреча эта была не последней.

Он поднял сложенный вчетверо лист.

К носу поднес.

Вдохнул.

Пахло от бумаги землей и еще самую малость – цветами, но какими… Евстя закрыл глаза. С силой он ладит, земля – не огонь, она иного подхода требует… нетороплива, неповоротлива.

Но отзывчива.

Очнулась.

Потянулась теплом солнечным, сладостью ключей подземных. Развернулась.

Прочертила дорожку следов перед внутренним взором. От щита и до края поля… через край… и дальше… мимо главного корпуса… мимо общежития… к старому дому, сокрытому пеленою заклятий… пройдешь мимо его и не заметишь…

Дорожка оборвалась.

Что ж, Евстя и не сомневался, что гость незваный был из преподавателей.

Лист он развернул, скользнул взглядом по строкам, выведенным аккуратно… откуда бы ни переписывали заклятье, была эта книга древнею.

И запретной.

Магия на крови… Евстя покачал головой.

И думать нечего, из той же книги взято, в которой про подгорных тварей писано. Лист он сложил, убрал в кошель – после подумает, что с ним делать.

– Эй, – он окликнул Лиса, который от голоса Евстиного встрепенулся, вскочил, озираясь. – Идем?

Лис сонно отряхнулся.

Придремал?

Посреди бела дня?

Нет, прежде с ним этакого не случалось.

– Я… – Лис нахмурился. – Что тут…

– Ничего, – солгал Евстя.

Зачем?

Он и сам не знал. Только ножи пригладил. В следующий раз он, пожалуй, раздумывать не будет… и все же не первый… десятый. Десятый номер его никогда не подводил.

– …доводим до стадии появления первых пузырей. – Ровный голос Люцианы Береславовны заполнял алхимическую лабораторию. – После чего, медленно помешивая зелье посолонь…

В рученьке боярской появился резной черпачок с ручкою-утицей. Красивый – страсть. Клюв красный, глаза яхонтовые, теплые, не чета хозяйкиным.

– …помним, что в данном случае использовать можно предметы, сделанные из березы или осины, но ни в коем случае – не из дуба или ясеня. Почему?

Утиный клюв указал на меня.

Померещилося, что утица ажно крякнула, не то с сочувствием, не то поторапливая. Люциана Береславовна страсть до чего не любила, когда студиозусы отвечать медлили. Иль неверные ответы давали.

Холодела.

И лицо делалося таким брезгливым, будто не на человека глядела, а на вшу платяную…

Но тут-то я ответ ведала. Даром что ли вчерашний вечер над «Основами практического зельеварения» проспала. То бишь просидела…

– Береза и осина – женские дерева, а дуб и ясень – мужские. В зелье же содержится сок беломорника, который также является мужской компонентой из числа агрессивных, а потому, пока зелье не перекипит, то и с иными компонентами… – слово это прям само на язык просилося, я и пускала, – … равнозначного полу будет взаимодействовать агрессивно.

Выдохнула.

И подивилась. Как этакая мудротень из меня-то вылезла? Читать-то читала, в книгах-то сиим словам самое место, книги ж по-простому не пишут, а вот чтоб я да сама…

Люциана Береславовна бровку подняла.

Окинула меня взглядом, будто бы я – не я, но диво предивное ярмарочное, на потеху честным людям ставленное. И ласковенько так спросила: