Вот именно что "во весь опор" бежала к колючей проволоке Ника, стараясь не упускать из виду широкую спину проводника. Ее не оставляла мысль о том, что военные устроили засаду. В темноте не было видно, куда делась машина. Да и времени оглядываться по сторонам не было. Однако свербящее чувство между лопатками заставило ее прибавить ходу. В любой момент ожидая выстрела в спину, она почти обогнала Грека. Остановил ее не столько предупредительный жест, сколько колючая проволока, на которую она едва не налетела грудью.

   Грек без труда отыскал предусмотрительно разорванные кем-то звенья колючей проволоки и приглашающе кивнул в сторону образовавшейся дыры.

– Быстро, – только и сказал он.

   Нику не надо было подгонять. Она заставила себя с максимальной осторожностью скользнуть в ощетинившуюся шипами дыру. Сердце, и все чему полагалось быть внутри, вдруг сжалось в тугой болезненный узел. Тут же вскочила на ноги, сжимая в руках автомат, готовая сражаться до конца. Палец цеплялся за спусковой крючок и только возня за спиной, а не впереди, откуда она ждала нападения, удерживала ее от выстрела.

   Зона встретила пришельцев молчанием. В котором не было ничего общего с тем молчанием, к которому привык человек. Глухая, абсолютная тишина, от которой закладывало уши и давило на затылок.

   Пахло близким дождем. Ветер нес из глубины Зоны пыль, запах гари и чего-то неуловимого, от которого оставался металлический привкус на губах.

   Не все справились с первым препятствием. Краб порезал шею о колючую проволоку. В довесок к боли получил еще и предупреждение от Грека.

   Как только они оказались в недостижимом для стрельбы с вышки месте, проводник резко остановился.

– Ты как хочешь, Краб. А я свои деньги уже отработал, – вкрадчиво начал Грек. – Ты в Зоне. Делаю тебе первое предупреждение. После третьего ты поворачиваешь назад и выбираешься отсюда самостоятельно. То же касается и остальных. В любом месте и в любое время суток. Хочешь оставаться в обойме, сынок, следи за собой. Слепые собаки как акулы, чуют запах крови на расстоянии. Я скажу, когда можно будет безопасно для остальных порвать себе задницу. Без моего приказа можешь сделать только одно – пустить себе пулю в лоб… И то, только после моей команды.

   Ника с трудом уяснила себе логику бывшего вояки. Складывалось впечатление, что логика и Грек – две большие разницы, как говорят в Одессе. Одно она осознала совершенно точно, предупреждение – это плохо. А два предупреждения – очень плохо. О трех, наверное, и заикаться не стоило. Это наверняка было в своде тех правил, о которых полдня бубнил Грек. Девушка решила на досуге поинтересоваться у Макса – он казался ей самым здравомыслящим – все ли правила так безобидны, что в конечном итоге предполагали лишь отправку домой, или за нарушение некоторых полагался расстрел на месте.

   Стояла кромешная тьма. Грек не спешил включать фонарик. Как он умудрялся видеть в темноте, осталось для остальных загадкой. Он шел первым и шел напролом. Нимало не заботясь о том, что колючие ветви, отведенные его рукой, били кого-то по лицу. А поскольку следом двигалась Ника, ей доставалось больше всех.

   Ожидание смертельной опасности, всех этих слепых собак, снорков, кровососов, контролеров, постепенно сменила усталость. Зона хранила нейтралитет. Потрескивали сучья под ногами, порывы ветра студили разгоряченные лица. Было так, словно граница еще впереди.

   Ника думала об одном: как бы не потерять из вида проводника. В отличие от новобранцев, он двигался значительно тише и если бы не ветви, по-прежнему периодически хлеставшие по лицу, была опасность отстать в темноте всерьез и надолго. Девушка старалась идти за Греком след в след.

   Старалась, старалась и перестаралась.

   С размаху ткнувшись лбом в крепкую спину, девушка заслужила еще один весьма ощутимый удар – на этот раз локтем в бок. Проводник обошелся без предупреждения, и она была ему за это благодарна. И еще за то, что неожиданно среди тьмы обнаружилась заброшенная сторожка – полуразвалившаяся, с дверью, повисшей на одной верхней петле, с осколками стекла, торчащими из развороченной оконной рамы.

– Ты, – Грек ткнул пальцем Максу в грудь, после того, как они вошли внутрь сторожки. – Первый. Краб следующий. Потом Очкарик. Меня будить в пять тридцать. Подозрительный шум – тоже. Но зарубите на носу, шум должен быть очень подозрительным, иначе пеняйте на себя. Отбой.

   Подозрительный… Что такое это "подозрительный шум" и как определить, когда он переходит в стадию "очень"?

   С этой мыслью Ника опустилась на дощатый пол, стянула рюкзак, ткнулась в него головой. Коротко подстриженные волосы кололись, и она подумала, что не уснет.

   В следующее мгновение бок заныл от сильного удара.

– Твоя очередь, – зло, словно она была во всем виновата, сказал Краб.

   Девушка села, заключив в тесные объятья автомат. Все было так, как будто она не спала: только снаружи доносились странные звуки. Словно большая тварь чавкала, пережевывая остатки пищи.

– Эй, Краб, – шепотом позвала она. – Это так надо?

   Ответом стало молчание. В конце концов, если они все тут сдохнут, во всем будет виноват Краб. Он наверняка слышал те же звуки.

   Постепенно Ника успокоилась: нет ничего лучшего для успокоения, чем свалить вину на другого.

   Потекло время. Темнота оставалась кромешной. В выбитых окнах не было видно ни зги. Зато тишина осталась в прошлом. Ночь полнилась звуками. Чавканье усиливалось, окружало со всех сторон хлипкую сторожку. Казалось, девушка тонет в этих звуках, постепенно погружаясь в них, как в трясину.

   Ника прижимала к груди автомат, убеждая себя в том, что непрошенного гостя – если кому-нибудь придет в голову сунуться в сторожку – она если и не увидит, то, по крайней мере, почувствует. Минута проходила за минутой. Однако свирепая Зона, о которой столько говорили сталкеры, не спешила проявлять буйный нрав.

   Сжимая в руках нагревшийся от тепла ее рук автоматный магазин, она чуть было машинально его не отстегнула. Она вспомнила, как целую жизнь назад, она училась в школе в районном центре. Военрук, оставшийся не у дел, от нечего делать учил ее собирать и разбирать автомат. Вот тогда она и почувствовала необъяснимое влечение к оружию, ко все этим затворным рамам, ствольным коробкам, ударникам. Сколько там времени ей требовалось, чтобы разобрать и собрать АКМ? Десять секунд, пятнадцать? Память не сохранила. Зато Ника отлично помнила, как легко проделывала это с закрытыми глазами. В поселковой школе не осталось мальчишек подросткового