Всерьез насторожило его пришедшее на сборы послание матери. «Мамочка, мамочка, как ты беспокоилась всегда обо мне – и о возможной злой жене тоже!» Тогда Евгения Станиславовна еще была жива, работала врачом, и они с Димой жили вместе.

«Сегодня ко мне домой приходила твоя новая девушка – Юля. Она очень мила, очень худа, приветлива – и очень юна. О тебе, Дима, она говорит с нескрываемым восхищением, даже с каким-то придыханием. Из контекста ее речей я поняла, что она считает вашу свадьбу делом решенным. Юля уже чуть ли не называет меня мамой. Я, конечно, всегда подчеркивала, что женитьба – это дело твое, и только твое, но если ты собрался совершить сей важный шаг в твоей жизни, я думаю, тебе надо было предварительно поставить в известность меня…»

Вот тут Полуянов взъярился. «Какого черта! Что это девица себе вообразила?! Как смеет являться без спросу в мой дом?! Травмировать маму разговорами о женитьбе?!. И откуда она вообще домашний адрес мой узнала?!. Да она сумасшедшая, в конце концов!..»

Письма от Юли и далее поступали с редким постоянством: раз в день. Дима, в свою очередь, решил ей больше не писать. Он не станет объясняться с ней на пятисоткилометровом расстоянии. Он даст ей отповедь лично. В Москве.

«Я знаю, когда вы прибываете в Москву, и уже считаю часы до этого момента. Конечно, тебе надо повидаться с мамой – и это еще как минимум плюс два часа нашей разлуки… Но потом… Потом, я думаю, ты сразу приедешь ко мне; родители мои – как, впрочем, и все время – на даче; но ты не бойся, я тоже сумею тебя накормить, поэтому ты у своей мамы ешь, пожалуйста, немного; я тебе приготовлю кое-что вкусненькое – а что, это секрет…»

Последнее письмо почему-то произвело самое неприятное впечатление – может быть, оттого, что было написано красными чернилами. А еще два письма, поступившие в часть в последний день сборов, Полуянов решил даже не вскрывать. Сунул в свой рюкзак: «Когда-нибудь после прочту!..»

А дальше все развивалось по сценарию, предсказанному Юлией в письме, написанном красным. Дима действительно заехал на пару часов на проезд Шокальского к маме, где принял душ, переоделся, а мамочка его накормила, – а потом помчался на Кутузовский к Юле. Если быть честным, его вело не одно только намерение дать ей отповедь и покончить с этой историей. Ох, не только. Месяц в казарме, месяц без женщин – а ему только двадцать один исполнился… Бушует, волнуется кровь, играют гормоны… И еще он думал (что греха таить!): может, он не разглядел подлинной, настоящей, великой любви? Может, Юлия, несмотря на некоторую бредовинку, – та самая избранница, которая и нужна его мятущейся душе?

…Едва он вошел во двор, как увидел ее фигурку. Юля стояла на том самом балконе и в печальном ожидании смотрела на арку, в которой он должен был появиться. Едва только она увидела Полуянова, ее лицо исказилось радостью, и она тут же исчезла с балкона. И не успел Дима подойти к подъезду – Юля выскочила оттуда, как была, в халате и тапочках, и с криком: «Ди-имушка-а!..» – повисла у него на шее.

Конечно, мужчина слаб. Правда, сейчас в свои тридцать с хвостиком Полуянов сумел бы выдержать характер. И в последний день – вечером, намеченным для расставания, – не стал бы укладываться с девушкой в постель. Но в двадцать один год… После месяца воздержания… После всех шуточек и анекдотов казарменных жеребцов… Короче, не успел Дима опомниться, как они оказались на диване в той же комнате – там уже было расстелено накрахмаленное белье, курились восточные благовония, а у изголовья поджидала бутылка французского шампанского в серебряной чаше со льдом… После того как все кончилось, Юля сначала истерически расхохоталась, а потом разрыдалась на его груди…

Спустя пару минут, чувствуя себя последней сволочью, Полуянов выскользнул из-под одеяла и стал натягивать джинсы.

– Ты что, уходишь?! – потрясенно спросила Юля, сверкая глазками из-под одеяла.

– Да, ухожу, – бухнул Дима. – Навсегда.

– В смысле?!

– Нам надо расстаться.

– Расстаться?! Почему?! Зачем?! Да ты что?! Мы же… Мы же только что встретились!..

– Извини, Юль, я, наверное, гад и скотина и совершенно тебя не стою… Но я не могу ответить на твои чувства, – наконец выдавил он заготовленную фразу. И припечатал: – Ничем не могу.

– Но ты же… Мы же… – Девушка от шока не могла произнести ничего членораздельного. – Ты же говорил… Ты же хотел…

– Ничего я тебе не говорил, ничего не хотел и ничего не обещал, – тоном сурового судьи провозгласил Полуянов.

Не-ет!! – отчаянно выдохнула Юля. А потом вскочила, голая, на ноги на диване и закричала еще громче, так, что у Димы в ушах зазвенело: – Не-е-ет!!!

Руки и ноги ее подрагивали, словно в лихорадке.

Полуянов лишь пожал плечами.

И тогда Юля схватила так и не раскупоренную бутылку шампанского и запустила ею прямо в Диму. Он еле успел уклониться. Бутыль бухнула о стену и с грохотом, с пенными брызгами разорвалась на десятки осколков. Один из них, острый словно шило, вонзился в Димино плечо – но в первый момент он не почувствовал боли. Тем более что за бутылкой последовала ледница со всем своим содержимым. Чаша ударилась о стену, издав сильнейший металлический звон, а затем рассыпала кубики льда по всему полу. А потом девушка сама тигрицей бросилась на Диму, целя растопыренными пальцами с острыми ногтями прямо в глаза. Полуянов еле успел перехватить ее за локти – и швырнул обратно на постель. Несмотря на Юдины маленькие габариты и худобу, справиться с оскорбленной женщиной было не просто. Она успела зацепить Диму ногтями по груди. Из плеча, куда вонзился осколок бутылки, текла кровь. Дима и Юля тяжело дышали.

– Все, с меня хватит, – холодно произнес Дима. – Я ухожу. Мы больше не увидимся.

– Поберегись, Полуянов! – зловеще прошептала Юлия. – От меня еще никто просто так не уходил!

Дима пожал плечами, стер кровь рукой. Надел рубашку и, застегивая пуговицы, пошел к входной двери. И тут Юля издала отчаянный вопль, вскочила с кровати – но бросилась не к своему обидчику, а в другую сторону, в глубь прохладной квартиры. Мгновение – и она оказалась уже в столовой, выходящей окнами на проспект. Еще через секунду распахнула настежь широкие рамы и запрыгнула на подоконник. Затем, развернувшись, обиженно, но победоносно взглянула на вбежавшего за ней Полуянова.

Что ему еще оставалось? Не убегать же. Юноша подошел поближе. Тогда он проклинал тот день, час и секунду, когда связался с этой бешеной.

– Я прыгну, – исступленно прошептала она. – Если ты уйдешь, я прыгну.

В ее глазах сверкал нездоровый огонек.

Не приближаясь к Юле, Дима сел в старинное, сороковых годов, кожаное кресло. Сказал спокойно, медленно, степенно:

– Сейчас воскресенье, вечер. Все возвращаются с дач. На проспекте полно машин. Куча народу.

Юля против воли оглянулась, посмотрела вниз, побледнела. Закусила губу.