И тут я вспомнил этот запах. Тот самый, что обонял в цветочном павильоне! Значит, так пахло от Питерсона… Интересно, почему?

— А раньше ваш муж проявлял агрессию? — спросил я, увидел в глазах женщины непонимание и поправился: — Поднимал на вас руку?

— Да попробовал бы только! — подбоченилась она. — Я б ему сковородкой сразу!.. А под подушку-то ее не положишь! Да и… побоялась бы я. Он какой-то чумной делается, ничего не соображает, слов не слышит, прет дурниной…

— Прямо как в этот раз… — пробормотал я и посмотрел на Питерсона. Тот понурился. Ну верно, не всякий день супруга отчитывает его перед заезжим господином, да еще с такими подробностями! (Вот именно поэтому я давным-давно дал зарок не жениться ни при каких обстоятельствах. Кактусы, по крайней мере, молчат о наших с ними отношениях!) — Любезный, а там, в павильоне, с вами произошло что-то подобное?

Он побагровел еще сильнее, хотя, казалось, куда уж больше?

— Просто очень уж странно все это выглядит, — продолжал я. — Жену вы, я вижу, любите, живете в согласии, и вдруг… Пострадавший… я имею в виду первого, который отделался легким испугом, — он что, напомнил вам супругу?

Юноша в вишневом пальто даже отдаленно не походил на миссис Питерсон, но я решил — уж блефовать так блефовать!

— Н-нет… — выдавил бакалейщик. — Я сам не понял, чего это вдруг… Вижу — красное, ну и… А тут инспектор, а у меня уже глаза пелена застила, тоже красная, я и не соображаю, что делаю, чувствую только — оттаскивают! Ну и…

— То есть в неконтролируемое буйство вы впадаете в случае отказа, — резюмировал я. — И началось это не так давно…

— Да он всегда был телок телком, — вставила миссис Питерсон. — А тут вдруг раздухарился на старости лет!

— Очень интересно! А порошочка у вас того не осталось случайно?

— Нет! — отрезала она. — Я все сразу в уборную и выкинула! Годы наши уже немолодые, лучше так будем век коротать, чем этакая стыдобища! В полицию забрали! Да за что! Сраму-то…

— А где вы это снадобье купили? — спросил я бакалейщика, и тот подробно объяснил. Адрес был мне поразительно знаком — тот самый, из брошюрки! — И откуда вы узнали о нем?

— Так в письме было. У нас тут на улице, почитай, всем мужикам прислали, — выдавил он.

— Прелестно… — сказал я. — Ну что ж… А когда вы там побывали, ничего необычного не заметили?

— Необычного? — Питерсон снова почесал в затылке. — Ну… Там один ошивался такой, странноватый тип. Наверно, из художников, у них у всех гривища — во!

— Да у вас, любезный, и у самого шевелюра — дай бог каждому, — усмехнулся я.

— Да-а, чего-то я оволосел… — признался тот. — То борода, почитай, не росла, а теперь — во какой веник! Бритвы тупятся!

— А почему вы решили, что в том заведении был именно художник?

— А пальцы в краске, — ответил он. — Но не маляр же! По-господски одет, вот вроде вас. Только не такой аккуратный. Сидит, понимаешь, без пиджака, как у себя дома, и с хозяином болтает. По имени его называл…

— Еще интереснее… Ну что ж! — сказал я. — Искренне надеюсь, что с вами впредь не произойдет никаких неприятностей. Всего доброго!

Выйдя из лавки, я с наслаждением вдохнул поглубже. На этой улице воздух был не сказать чтобы ароматным, но после этого помещения…

— Мистер, я ваш автомобиль сберег! Никто и пальцем не коснулся! — запрыгал передо мной давешний мальчуган, и я рассеянно бросил ему еще одну монетку. — Спасибо, мистер! А можно спросить?..

— Спрашивай, — великодушно ответил я, отпирая дверцу. Она была немного захватана — видно, ребятня заглядывала внутрь. Ну, не поцарапали, и на том спасибо!

— А… а зачем вам эта штука? — Грязноватый палец указал на кактус.

— Видишь ли, — произнес я проникновенно, понизив голос, словно готовился поведать великую тайну, и даже чуть склонился к мальчишке. — Это — мой лучший друг!

Надо было видеть эти глаза…

По возвращении я обнаружил Ларримера в странно благодушном настроении. Дворецкий инспектировал запасы коньяка, мадеры и прочих крепких напитков, и о ком-то другом я бы подумал, что оные запасы он дегустировал, однако Ларример был убежденным трезвенником. Хорошо хоть, до лекций о вреде алкоголя он не опускался — видимо, потому, что и отец мой, и дед весьма охотно распивали бутылочку-другую. Я тоже следовал семейным традициям.

— Что-то случилось, Ларример? — на всякий случай поинтересовался я.

Надо признать, ворчал он далеко не всегда, однако столь довольным видеть его мне доводилось редко.

— Что, сэр? — чему-то улыбаясь, рассеянно переспросил он. Спохватился, с явным усилием принял невозмутимый вид и ответил: — Нет, сэр. Ничего.

— Хм… — Я задержался у лестницы и, склонив голову набок, посмотрел на него. Однако Ларример задумчиво рассматривал лепнину на потолке (то ли разыскивая паутину, то ли просто мечтая). Он даже не проверил, не различаются ли сегодня мои глаза! — Тогда подайте мне сандвичи в кабинет.

Признаться, я сказал это намеренно, рассчитывая получить в ответ лекцию о правилах поведения настоящего джентльмена. Вероятно, то обстоятельство, что Ларример чуть ли не лично воспитывал меня с пеленок, а своей семьи не имел, сказывалось на его отношении ко мне. Болезненно щепетильный в вопросах приличий и классовых различий, он тем не менее позволял себе меня не только поучать, но и отчитывать (разумеется, сопровождая это действо множеством расшаркиваний).

Однако Ларример обманул мои ожидания.

— Как прикажете, сэр! — ответил он, величественно склонив седую голову (отчего стала заметна едва обозначившаяся плешь на затылке).

От такой покладистости я едва не споткнулся на ступеньке.

— Хм… И будьте так любезны, подайте обед на час раньше! — приказал я, чтобы проверить его реакцию.

На лице Ларримера мелькнула тень, однако странное благодушие его не покинуло.

— Конечно, сэр!

Мне оставалось лишь задумчиво покачать головой и отбыть.

Что бы ни стряслось с Ларримером, обязанности свои он по-прежнему выполнял отлично: спустя всего пять минут передо мной стоял поднос, на котором на изящных тарелочках были разложены сандвичи с тунцом, сыром, огурцом и ветчиной. И, вершина заботы, скромный пирожок с квашеной капустой! Признаюсь, я пристрастился к этому неказистому блюду в своих путешествиях, и теперь временами не мог себе отказать в этом удовольствии.

Обычно Ларример таких плебейских вкусовых предпочтений не одобрял (знал бы он, чем мне доводилось питаться в экспедициях!), и то, что он подал мне это даже без напоминания с моей стороны, окончательно меня убедило — неладно что-то в нашем доме…

Впрочем, об этом можно подумать позже. После путешествия по сомнительным кварталам аппетит мой разыгрался не на шутку.